«Сокровенный дневник Адриана Пласса в возрасте 37 3/4 лет от роду»

Суббота, 14 декабря

Почувствовал внутреннее побуждение вести дневник. Записки о своём духовном опыте на благо будущих поколений. Пусть каждое новое переживание и откровение станет ярким маяком в кромешной тьме этого мира!
Сегодня что-то ничего не могу придумать.
Ничего, завтра воскресенье. Уж в воскресенье-то непременно будет, что записать!

Воскресенье, 15 декабря

Опять не Рождество, а сплошная реклама и трата денег! В этом году пошлю только десять открыток. В конце концов, разве в этом смысл Рождества, а?
У нас не церковь, а какой-то сервис-центр. Все служат друг другу направо и налево, не успеешь и глазом моргнуть. Нет уж, лучше сидеть смирно и сиять, как лампочка.
Сегодня всё вышло из-за Эдвина Берлесфорда. Целых сорок пять минут про грех! Рекордное время, ровно девять фруктовых тянучек. Посередине проповеди я полез в карман, чтобы убедиться, что запасов хватит до конца, а он как закричит: «Похоть!» — и я от неожиданности уронил упаковку под стул. Тихонько нагнулся, чтобы её поднять, но выпрямиться уже не смог, потому что Дорина Кук тут же упёрлась ладонями мне в затылок и начала истово молиться, чтобы «наш отчаявшийся брат покинул тьму и обратился к свету». Я лично был только за, потому что внизу под стулом было ужасно темно и ничего не видно. Потом она меня, конечно, отпустила, но при этом на лице у неё была такая лукавая, типично «христианская» улыбочка, что мне ужасно захотелось дать ей повод поупражняться в милости и прощении. Теперь весь народ думает, что у меня серьёзные проблемы с похотью. Во время чаепития все сочувственно и ободряюще мне улыбались, а Леонард Тинн даже подошёл и крепко меня обнял. Чтобы доказать, что я не так уж безнадёжен, подошёл к Эдвину и записался в самодеятельный рождественский хор: в следующую субботу будем стоять на улице и распевать традиционные хоралы для всех прохожих. Джеральд, кстати, тоже записался.

Понедельник, 16 декабря

Мой сын Джеральд говорит, что в субботу вечером по телику классный фильм про Джеймса Бонда. Жаль, что не посмотрим. Ничего, рождественский хор — это Божье дело!
По рассеянности купил набор из пятидесяти рождественских открыток. Ладно, не страшно. Зато теперь хватит лет на пять.

Вторник, 17 декабря

Сегодня мне приснилось, что я — Джеймс Бонд.

Среда, 18 декабря

Кстати, а не противоречит ли Писанию пение рождественских хоралов? Позвонил Ричарду, мужу Дорины Кук, который считает, что на Рождество христианам нельзя наряжать ёлку. Бесполезно. Оказывается, хоралы даже назидают.
Купил ещё пятьдесят открыток.

Четверг, 19 декабря

А вдруг это Бог пытается внушить мне, что в субботу я просто должен остаться дома? Открыл наугад Библию, ткнул пальцем в страницу.
«И псы лизали кровь его».
Хм-м... Иногда я совершенно Его не понимаю...

Пятница, 20 декабря

Попросил Бога дать мне знамение, как Гедеону. Если ровно в 21:04 к нам в дверь постучится карлик в форме японского адмирала, тогда я точно буду знать, что пение рождественских хоралов — Божья воля для моей жизни.

21:05

Свершилось чудо! Никто не пришёл! Ну что ж, зато теперь всё ясно. В десять часов явился Тинн, продавал рождественские открытки, вся выручка — на благотворительность. Купил у него пятьдесят штук.

Суббота, 21 декабря

Ну и вечерок получился!

19:30

Начался фильм. Я ужасно удивился, когда увидел, что Джеральд тоже усаживается смотреть.
— А как же хоралы? — спросил я.
— А, это... — отозвался он. — Да нет, я ещё во вторник позвонил Эдвину и сказал, что по телику классный фильм, так что я не пойду.
Ну почему, почему я сам до этого не додумался?

20:45

На пороге встревоженный Эдвин — пришёл узнать, почему меня не было. Я струсил и сказал, что так и не могу справиться с похотью.

23:00

Фильм кончился, но конца я не видел. Эдвин только что ушёл после двух с половиной часов интенсивного душепопечительства. У порога повернулся и говорит:
— Ну, я домой, смотреть фильм про Бонда. Жена обещала записать.
Джеральд сказал, что конец у фильма был просто здоровский, но при этом усмехался и, надо сказать, совсем не по-христиански. Но всё равно душа у него добрая. Перед сном он даже похлопал меня по плечу и сказал, что Бог любит меня, несмотря ни на что.
В следующем году вообще не стану посылать никому никаких открыток!
... несмотря на что???

Воскресенье, 22 декабря

Сегодня в церкви выступал незнакомый проповедник в монашеской рясе. Он сказал, что Бог добрый и мы Ему очень нравимся. Все обернулись к Эдвину посмотреть, согласны мы или нет, но тот просто сидел и счастливо улыбался во весь рот, как маленький мальчик, так что мы ничего не поняли. Монах всё время цитировал святую Терезу из Калькутты, а ведь она католичка!
После служения Ричард Кук подошёл к нам и шёпотом сказал:
— Всё это, конечно, хорошо, но только вот спасена она или нет?
Джеральд наклонился к нему и тоже прошептал:
— Всё это, конечно, хорошо, Ричард, но сколько вшивых бродяг ты вымыл и накормил на прошлой неделе?
Энн сказала, что проповедь была просто замечательная, — значит, наверное, так оно и есть.
Оказывается, к нам на Рождество собирается приехать дядя Ральф (Энн — его единственная племянница). Не будь мы христианами, я бы ужасно расстроился, потому что Ральф — самый вульгарный тип, которого я знаю. Но это всего лишь полбеды, беда в том, что завтра к нам приезжает ещё и тётушка Марджори — а она осуждает даже горячий шоколад со вкусом амаретто за «потенциальную опасность интоксикации»! Джеральд, узнав про дядю Ральфа, довольно потёр руки... Да-а, дела...
Перед сном вспомнил, что сказал монах: Бог добрый, и я Ему очень нравлюсь. Почему-то почувствовал себя как-то необычно хорошо.

Понедельник, 23 декабря

Вернувшись с работы, столкнулся в коридоре с Джеральдом.
— «Титаник» прибыл, — сообщил он.
Тётушка Марджори восседала в гостиной, величественно просматривая журнал с телепрограммой. После того, как мы обменялись положенным поцелуем, во время которого ни одна молекула моего лица не соприкасается ни с одной молекулой её лица, она внушительным тоном произнесла:
— Пока тебя не было, я пометила все передачи, которые не подходят для семейного просмотра, и тем более во время рождественских праздников. Так что смотреть их мы не будем.
Тут Джеральд просунул голову в дверь и сказал:
— Пап, там пришёл один товарищ со служением даяния и благовестия.
Оказалось, почтальон. Посылка и две открытки. Когда все ушли спать, посчитал все открытки, которые мы уже получили. Гораздо меньше, чем в прошлом году. Конечно, я искренне готов простить всех, кто забыл нас поздравить. Но, честное слово, могли бы хоть раз в году проявить внимание! В конце концов, в чём смысл Рождества, а?
Завтра приезжает дядя Ральф.
Интересно, как они поладят с тётушкой Марджори?
Джеральд говорит, что по сравнению с ним Эдди Мерфи — архиепископ Кентерберийский.
Кстати, о Джеральде: пожалуй, мне нужно проводить с ним больше времени. Тем более, что он как раз пригласил меня в пятницу прийти послушать их новую христианскую рок-группу. Называется «Дурные вести для дьявола».
Непременно пойду.
Я вообще люблю музыку.

Вторник, 24 декабря

Не понимаю, как у такой милой Энн, может быть такой родственник, как дядя Ральф! Он приехал сразу после обеда, маленький и невероятно пухлый человечек на крошечном мотороллере. Для него вся жизнь — сплошная гулянка.
При первой же встрече с тётушкой случилось то, чего я больше всего боялся. Он смачно поцеловал её прямо в губы и воскликнул:
— Надо же, а мне и не сказали, что в рождественском меню намечаются такие лакомые кусочки! Гляди веселей, крошка Марджи! Не бойся, со мной не соскучишься!
Тётушка Марджори побагровела и целый вечер не желала даже смотреть в его сторону, тем более разговаривать с ним — даже тогда, когда он пролистал «Радио Таймс» и сказал: «А-а, здорово! Кто-то уже успел отметить все самые клёвые программки!»
Вечером мы с Энн положили под ёлку подарки. Все подарки от дяди Ральфа по форме напоминают винные бутылки.
Спросил у Энн, что Богу нравится в дяде Ральфе.
— Племянница, — сказала она.
Поцеловал её.

Среда, 25 декабря

Сегодня Рождество!
Тётушка Марджори с утра отправилась в «нормальную» церковь.
Дядя Ральф ещё спал, когда мы втроём пошли на служение. Там всё было очень хорошо, только во время молитвы Джордж Фармер (который сидел прямо позади меня) встал и начал размахивать кулаком из стороны в сторону, ревностно молясь за добрую волю и согласие среди Божьего народа.
Внезапно почувствовал сильный удар по уху и чуть не упал со стула вперёд — аж искры из глаз посыпались! Тряхнул головой, чтобы прийти в себя, и, к своему несказанному изумлению увидел, что Джордж Фармер даже не остановился, будто ничего и не случилось.
Вся моя добрая воля куда-то улетучилась.
Позднее я подошёл к нему и сказал:
— Знаешь, Джордж, я прощаю тебя за то, что ты ударил меня по голове.
— Неужели я и вправду тебя ударил? — удивлённо спросил он.
— Да, — вмешался Джеральд. — Как раз на двадцать восьмом «да, Госпо-одь!». Я считал.
Потом мы пошли домой.
Весь оставшийся день я только и делал, что перехватывал шуточки дяди Ральфа, пока они окончательно не перешли всяческие границы.
После чая он сказал, что сейчас пойдёт к себе в комнату и принесёт «классную штучку» для одной «клёвой игры», которой он нас всех сейчас научит. Вернулся, держа в руках маленькую резиновую обезьянку с длиннющим эластичным хвостом, и сказал тётушке Марджори, чтобы она засунула эту обезьянку себе за воротник, спустила её под платьем до самого подола, вытащила наружу и передала ему, чтобы он мог спустить её через свои штаны, а потом передать Энн и мне.
На секунду мне показалось, что тётушка вот-вот грохнется в обморок.
Она пошла спать раньше всех, бросив неоткрытую бутылку джина, которую утром подарил ей дядя Ральф, в мусорную корзину возле лестницы.
Джеральд, по-моему, весь день развлекался от души. Он спросил у дяди Ральфа, не знает ли он ещё каких-нибудь «клёвых игр».
Тот ответил, что лучше всего играть в «бутылочку». Все садятся в круг, каждый выпивает по бутылке виски, потом один из игроков выходит за дверь, а все остальные пытаются угадать, кто это был.
Ну как можно поддерживать в семье Божий порядок с такими родственниками, как дядя Ральф?
Если бы мне никто не мешал, я мог бы стать замечательным христианином! Я уже не первый раз так думаю. Вечером в постели сказал об этом жене.
— Обещаю тебе, милый, — сказала она, — что мы с Джеральдом постараемся не стоять на пути твоего христианского благочестия.
Иронизирует, значит. Что ж...

Четверг, 26 декабря

Сегодня утром к нам явился Ричард Кук с приглашением на церковную новогоднюю вечеринку. Провёл его на кухню. Всё время ужасно боялся, что дядя Ральф опять выкинет одну из своих диких шуточек, и потому, признаюсь, повёл себя не очень честно.
— Видишь ли, Ричард, — сказал я, — к жене на праздники приехал дядя. Он неверующий и иногда ведёт себя... э-э-э... несколько странновато. Но, по-моему, отчасти наше христианское свидетельство заключается в том, чтобы проявлять дух терпимости и иногда даже делать вид, что нам нравятся анекдоты, которые... ну, которые не совсем того...
А говорил я всё это потому, что пару раз не удержался и рассмеялся, когда дядя Ральф рассказывал всякую пошлятину. Я дядю Ральфа давно знаю. Он может сказать Ричарду: «Вот, слушай классный анекдот — Адриан от него чуть штаны не намочил!»
Что же до свидетельства, то, честно говоря, до этой минуты оно мне и в голову не приходило. Не вообще, а по отношению к дяде Ральфу. Ну какой из него христианин?
Поэтому я чуть не упал от удивления, когда мы вошли в гостиную. Это было просто какое-то чудо! Дядя Ральф спокойно и приветливо пожал Ричарду руку и гостеприимно повёл его к нашему самому удобному креслу.
— Вы даже не представляете, — приговаривал он, — как приятно мне познакомиться с одним из близких друзей Адриана! Прошу вас, садитесь!
Но не успел Ричард опуститься в кресло, как откуда-то из-под него раздался громкий, совершенно невозможный звук. Бедный Ричард, как ужаленный, вскочил на ноги, а дядя Ральф, сотрясаясь от безудержного смеха, вытащил из-под сиденья сдувшийся резиновый пузырь с надписью: «Музыкальный привет из Бронкса!»
Ричард, должно быть, вспомнил мои кухонные наставления, натужно закудахтал и проговорил высоким, неестественным голосом:
— Надо же, какая забавная шутка! Хе-хе... Нет, вы не подумайте, я вовсе не обижаюсь... Нет, нет. Было очень даже смешно. Хе-хе...
Я готов был провалиться сквозь землю от стыда.
Позднее позвонил Ричарду и признался, что побоялся сказать ему всю правду. Уж не знаю, в чём тут дело, в толстокожести или в милосердии, но надо отдать ему должное: он никогда долго не обижается.
Рассказал обо всём Джеральду и Энн, когда они вернулись домой. Энн выслушала меня без особого энтузиазма, потому что всё утро водила по магазинам тётушку Марджори, выходящую в город исключительно для того, чтобы выразить своё полное неодобрение по поводу всего, что попадается ей на пути. Зато Джеральд заставил меня повторить всё это три раза, и даже потом, поздно вечером я ещё слышал, как он смеётся у себя в комнате.
Слава Богу, завтра тётушка с дядей Ральфом, наконец-то, отбывают.
Пора, пора, что и говорить.
Что-то зуб начал побаливать...

Пятница, 27 декабря

Всё, уехали! В доме снова мир и покой.
Сегодня ходил в местный клуб на репетицию «Дурных вестей для дьявола». Подойдя к двери, остановился и немного послушал. Впечатление такое, будто в шахту грузового лифта сбросили концертный рояль, под крышкой которого нечаянно застрял какой-то бедолага.
Как выяснилось, это ребята исполняли композицию под названием «Мир придёт».
Про себя подумал, что им куда лучше подойдёт название «Довольно утешительные вести для дьявола».
Но вслух ничего не сказал.
Уж больно они серьёзные и увлечённые.
Вся группа состоит из Джеральда (соло-гитара), Вернона Ролингса (бас-гитара), Элси Берлесфорд (флейта) и Уильяма Фармера, который играет на ударных (очень громко) и поёт (невразумительно).
Оказывается, всем им абсолютно наплевать на деньги и популярность. Они хотят лишь одного: служить своей музыкой Богу.
Никогда не видел, чтобы Джеральд хоть к чему-нибудь относился с таким рвением.
Эдвин пригласил их через три недели выступить на служении в церкви, «если они будут готовы».
Хм-м-м...

Суббота, 28 декабря

Всё время болит зуб. Не сильно, но противно.
Главное, чтобы Энн ни о чём не догадалась.

Воскресенье, 29 декабря

Проснулся.
Зубная боль.
Пошёл спать.

Понедельник, 30 декабря

Так болит, что в глазах темно. Хоть на стенку кидайся!

Вторник, 31 декабря

Проснулся в пять утра от нестерпимой зубной боли. Тоска! Заперся в туалете и горячо помолился. Может, само пройдёт? Чувствую, что начал раздражаться по любому поводу. Надо быть поосторожнее, а то Энн всё поймёт.
В девять вечера отправились в гости к Кукам на новогоднюю вечеринку. Ещё днём я сказал Энн, что надо бы купить печенья.
— Может, лучше салат принесём или бутерброды? — предложила она.
Мягко напомнил ей слова Писания о том, кто является главой в христианской семье. Взяли два килограмма печенья.
Подумать только, все остальные тоже принесли печенье! Ни бутербродов, ни торта, ни салатов, ни сыра с колбасой. Одни только горы и россыпи печенья.
— Ну и что теперь, о господин и повелитель? — спросила Энн.
Джеральд сказал, что молитву «Отче наш» давно пора переписать и говорить: «И насущное печенье дай нам на каждый день, потому что ничего другого христиане не едят».
Ричард Кук как раз стоял рядом и всё слышал. Он сказал, что Джеральд занимается смехотворством и глумится над Словом, и строго спросил, уверен ли тот в своей грядущей жизни.
— Конечно, — легкомысленно отозвался Джеральд. — Папа с мамой давным-давно меня застраховали.
Ричард побагровел и демонстративно удалился в сторону большого стола, где выстроились стаканы с малиновым компотом. Ну зачем Джеральд всё время его поддевает?
Ушли домой после двух часов принуждённого веселья и всеобщей неловкости от шумных игр, организованных Джорджем Фармером.
Выйдя за дверь, обнаружили в саду Леонарда Тинна. Он вёл мирную богословскую беседу с гипсовым гномом на цветочной клумбе, то и дело отпивая из какой-то тёмной бутылки. Отвели его домой. Джеральд настоял на том, чтобы проводить его до самой двери, а потом сказал, что немного задержится, чтобы уложить Леонарда спать. Вообще, это у него в характере. Он парнишка не религиозный, но добрый.

Среда, 1 января

1:30 ночи

Энн заснула, а я не могу. Страшно дёргает зуб. Вся нижняя челюсть — как в огне.
Всё равно не спится. Запишу пока, что хочу начать делать в Новом году, начиная с сегодняшнего дня.

1. Каждое утро приносить Энн чай прямо в постель. Уж кто-кто, а она этого заслуживает.

2. Каждое утро читать Библию и молиться. Посвящать Богу больше времени. Уж кто-кто, а Он этого заслуживает.

10:00 (на работе)

Кошмар! Вчера я так долго не мог заснуть, что под конец совершенно ничего не соображал и забыл поставить будильник, так что мы все проспали. Энн ужасно рассердилась, а Джеральд ухмылялся так, что я чуть не вышел из себя. Опоздал на работу. Какая уж там молитва!
Зуб болит просто ужасно, но я чувствую, что Господь говорит мне: «Я Сам исцелю тебя. Не ходи к зубному!» Нужно просто молиться (пока Господь не ответил на молитву, буду принимать анальгин).

Четверг, 2 января

Зуб болит просто НЕВЫНОСИМО, жена ведёт себя отвратительно, сын — безобразно, а Бог куда-то скрылся. Библия? Молитва? Чай по утрам? Ха! Если Бог и вправду такой замечательный, отчего же Он тогда не исцелит меня? В карманах — одни пакетики из-под таблеток. По-моему, Энн что-то подозревает.

Пятница, 3 января

Больно!!! Больно!!! Больно!!!
Сегодня Ричард зашёл извиниться перед Джеральдом за то, что вышел из себя на вечеринке. Джеральд, в свою очередь, извинился за то, что заставил Ричарда выйти из себя. Потом Ричард извинился за то, что не пришёл к нам раньше, а Джеральд, в свою очередь... и так далее, и так далее. Что за идиотский фарс! Конечно, им что — у них ничего не болит!
Позднее Джеральд сказал, что, теоретически, извинения от Ричарда следует приравнивать к серьёзным телесным повреждениям от любого другого человека. Тут щека моя конвульсивно дёрнулась от жуткой боли, я не выдержал и в сердцах обозвал его самонадеянным сопляком и несчастным безбожником.
Энн пристально посмотрела на меня и медленно покачала головой.
— Так я и знала, — произнесла она. — У тебя болит зуб.
Она собирается на завтра записать меня к зубному.
НА ЗАВТРА!!! Боже, прошу Тебя, исцели меня до завтрашнего утра! И вообще, разве зубные поликлиники работают по субботам? А?

Суббота, 4 января

Я побывал у зубного!!! Он вылечил мне зуб! В каком всё-таки прекрасном, удивительном и радостном мире мы живём!
Не помня себя от радости, полетел домой к своей чудной жене и замечательному сыну, по дороге вознося счастливые, благодарные молитвы Богу, Который так сильно меня любит.
И почему это люди так не любят ходить к зубному? Всего-то нужно немножко храбрости — и дело в шляпе!

Воскресенье, 5 января

Принёс Энн чай в постель без обычного брюзжания.
Всласть почитал Библию и помолился.
Пригласил в гости Ричарда Кука, Леонарда Тинна и Эдвина Берлесфорда, нашего пресвитера. Джеральд всю дорогу вёл себя безупречно, но в конце не удержался. Наклонился к Ричарду и проникновенно произнёс:
— Ричард, хочешь, я поделюсь с тобой весьма удивительной истиной?
Нет, всё-таки Ричард — безнадёжно наивный человек.
— Давай, — тут же отозвался он, сгорая от любопытства.
— Знаешь ли ты, — торжественно проговорил Джеральд, — что если взять и переставить буквы в имени Ульфа Экмана, то получится «Эльф-н-Умка»?
Энн встревоженно нахмурилась.
Я чуть не захлебнулся чаем.
Эдвин рассмеялся.
Леонард довольно крякнул.
А Ричард спросил:
— А кто такой Ульф Экман?

Понедельник, 6 января

Сегодня после работы решил сходить в христианский книжный магазин.
Сколько там книжек — уму непостижимо!
Джеральд говорит, что большинство популярных христианских книжек похожи на китайскую лапшу моментального приготовления: пока глотаешь, вроде ничего, только хватает ненадолго.
На этот раз купил по-настоящему классную книжку. Называется «Связывая и развязывая земное и небесное или Как пробить небеса залпами нашей веры».
Ничего себе названьице. Прикольное.
Оказывается, любой христианин, если он действительно ходит с Богом и слышит Его голос, должен уметь передвигать своей верой целые горы.
Сразу же ощутил новый прилив сил и вдохновения.
Подождал, пока все уйдут, и решил попробовать на канцелярской скрепке. Положил её на стол и не мигая уставился на неё, мысленно приказывая ей сдвинуться. Безрезультатно. Громким голосом приказал ей немедленно переместиться.
Тут как раз пришёл Джеральд.
— Ты чего кричишь, пап? — поинтересовался он.
Ну, не мог же я сказать ему, что разговариваю с канцелярской скрепкой! Сказал, что тренирую голосовые связки.
— Зачем? — обалдело спросил он.
— Не знаю, — ответил я, чувствуя себя сущим идиотом.
Энн говорит, что в пустующий дом по соседству кто-то переезжает. Вот было бы здорово, если бы они оказались христианами — или, по крайней мере, их легко было бы обратить!

Вторник, 7 января

Джеральд нанялся работать по субботам в один из ближних магазинов. Говорит, что хочет подзаработать на аппаратуру для группы.
— Думаешь, ты сможешь работать ещё и по выходным после целой недели в колледже? — спросила Энн. — Смотри, вымотаешься.
Джеральд долго смеялся, словно Энн сказала что-то забавное.
Сегодня вечером ещё раз попробовал верой сдвинуть скрепку. Взял над ней власть, как сказано в книжке. Ничего не вышло.
Сказал Богу, что откажусь от чего угодно, если Он сдвинет её хотя бы на сантиметр.
Бесполезно.
Ну, и что мне теперь остаётся думать? Что я за христианин, если веры размером с горчичное зерно достаточно для того, чтобы сдвинуть с места целую гору, а я даже скрепку не могу передвинуть?

Среда, 8 января

Сегодня заходили Ричард с Эдвином. Мы сидели в гостиной, пили кофе и разговаривали, когда явился Джеральд с целой охапкой проводов, переходников и микрофонных шнуров.
— Я слышал, что по субботам ты собираешься служить Господу в «Спорттоварах», Джеральд, — солидно сказал Ричард.
— Ну, это зависит от того, заглянет Он к нам или нет, — откликнулся Джеральд.
И вот что забавно: Ричард, который ни о чём, кроме религии, не желает ни думать, ни слушать, ни разговаривать, тут же неодобрительно и осуждающе нахмурился, а Эдвин, который, в общем-то, является нашим главным пресвитером и практически руководит всей церковью, откинулся на спинку стула и расхохотался, только что ногами не задрыгал. Странно.
Надеялся, что Ричард уйдёт пораньше, и мне удастся немного поговорить с Эдвином насчёт веры и всего такого прочего, но они ушли вместе.
Вечером сказал Энн, что слышал об одном брате, который хотел верой сдвинуть с места канцелярскую скрепку, но так и не сумел. Она зевнула, потянулась и ответила:
— Что ж... В любой церкви найдётся кто-нибудь с приветом.

Четверг, 9 января

Вечером у нас собралась наша домашняя группа. Слушали кассету Рика Уоррена. Пожилая миссис Тинн сказала, что ещё никогда не слышала, чтобы крики ворона были так похожи на человеческий голос, да ещё и с американским акцентом.
Потом была довольно хорошая молитва и немного поклонения. Так отвлёкся, думая об Иисусе, что почти на целый час позабыл о треволнениях со скрепкой. После поклонения попросил Джеральда посчитать, кому принести чай, кому кофе.
— Эй, харизматики! — весело прокричал он. — Кому кофе, опустите руки!
Ума не приложу, как подобные выходки сходят ему с рук!
Сегодня к нам в первый раз пришла довольно странная пара, мистер и миссис Флашпул. За весь вечер не сказали ни слова, только слушали и смотрели. После группы Эдвин подошёл ко мне и шёпотом попросил как-нибудь пригласить их на ужин, потому что они только что перешли к нам в церковь и никого пока не знают. Я ответил, что сначала должен поговорить с Энн. Хотел было спросить его насчёт веры, но он почти сразу же ушёл.

Пятница, 10 января

Сегодня опять заходил в клуб, посмотреть на наших музыкантов. Как они только не запутываются во всей этой аппаратуре? Правда, сегодня они звучали гораздо лучше, чем в прошлый раз. Пожалуй, теперь их вполне можно было бы назвать «Не самые радостные вести для дьявола».
Выяснилось, что их нисколько не интересуют такие вещи, как контракты на выпуск собственных альбомов — если, конечно, Бог не поведёт их именно в этом направлении. По-моему, Уильям Фармер по-прежнему проявляет свой энтузиазм с несколько чрезмерным пылом. Если он и дальше будет так себя вести — да ещё и перед некоторыми консервативными христианскими аудиториями — кто-нибудь точно решит, что из него пора изгонять бесов.
Энн говорит, что мистер и миссис Флашпул могут прийти в среду 22-го. Правда, мне показалось, что ей самой не очень-то этого хочется. Совсем на неё не похоже. Обычно она очень гостеприимный человек.

Суббота, 11 января

Сегодня встал пораньше, чтобы ещё один, последний раз попробовать сдвинуть эту несчастную скрепку. Закончилось всё тем, что я начал неистово и злобно на неё шипеть, чтобы никого не разбудить. Когда я, наконец, понял, что ничего не выйдет, и открыл дверь, чтобы пойти на кухню, то нос к носу столкнулся с Энн и Джеральдом. Они стояли под дверью прямо в пижамах, и лица у них были довольно озабоченные.
— Адриан, дорогой, — сказала Энн, — почему ты разговаривал со скрепкой и угрожал, что всыплешь ей по первое число, если она не смирится и не подчинится твоей духовной власти?
Призвал на помощь все жалкие остатки своего достоинства и ответил, что проводил небольшой эксперимент, связанный с верой, и несколько погорячился из-за того, что не смог добиться нужного результата.
— Но Адриан, милый, быть христианином — вовсе не значит быть членом лиги фокусников! — сказала Энн. — С чего ты взял, что Бог просит тебя верой передвигать скрепки?
Джеральд протёр глаза и сказал:
— Пап, ты просто замечательный. Кстати, знаешь, какая разница между тобой и электрической лампочкой? Так вот: тебя нельзя заменить. Ни за что!
Я почувствовал себя даже польщённым. Энн тоже постаралась, приготовила мне мой любимый завтрак. Было очень приятно.
Вечером впал в немилость. Мы с Джеральдом сидели и пили чай после его первого рабочего дня. Спросил его, не работают ли с ним какие-нибудь симпатичные девчонки, и разговор как-то незаметно перешёл на женскую красоту.
— Вообще-то, пап, — неожиданно сказал он, — если подумать, красивее мамы я никого не знаю.
— Неужели? — удивился я, совершенно поглощённый разговором. — Нет, я, конечно, знаю...
Энн положила Джеральду ещё две сосиски, а мою тарелку тут же убрала, хотя на ней ещё оставалась картошка.
Неужели Джеральд сам всё это подстроил? Быть не может. Или всё-таки может?

Воскресенье, 12 января

Проповедь про благовестие на шесть тянучек. Очень неплохая. Сразу захотелось пойти и кому-нибудь поблаговествовать. Мысленно унёсся в приятные мечтания о том, как я проповедую на улице, вокруг собирается огромная толпа, все каются со слезами на глазах и исцеляются от болезней, как только я к ним прикасаюсь. Во время следующей песни чуть не расплакался, представив себе, как я обращаюсь со словом спасения к миллионам заблудших и нуждающихся по всему миру.
Очнувшись, испытал неприятное потрясение, услышав, что Эдвин спрашивает, не хочет ли кто-нибудь из нас поучаствовать в уличной евангелизации в ближайшую пятницу.
Судорожно вжался в кресло, всем своим видом стараясь показать, что прямо-таки жажду благовествовать, но, к сожалению, на пятницу у меня другие планы.
Леонард Тинн, сидевший рядом, начал локтем тыкать меня в бок и шептать:
— Давай, Адриан! У тебя получится. Если ты пойдёшь, тогда и я пойду.
Честно слово! В книжках всегда всё иначе. Послушать Тинна, так записаться на евангелизацию — сущая ерунда, всё равно, что в лагере попроситься жить в одну палатку.
Поднял руку. Леонард тоже поднял руку вслед за мной. Эдвин попросил откликнувшихся собраться после служения и объяснил, что, оказывается, всё это называется «контактным благовестием» и благовествовать мы будем по двое. Нам с Леонардом выпало стоять возле кафешки на Хай-стрит и разговаривать с посетителями.
Мне тут же стало тоскливо. А вдруг меня увидит кто-нибудь из знакомых? И потом, к Леонарду я отношусь очень хорошо и по-дружески, но, по правде говоря, он не самый надёжный человек в мире.
Вечером спросил у Энн и Джеральда, что они обо всём этом думают. Энн сказала, что я молодец и всё будет хорошо. Джеральд спросил, собираемся ли мы благовествовать тем, кто работает в этом самом кафе, и добавил, что, по его личному мнению, люди, работающие в кафе и ресторанах, открытых семь дней в неделю, гораздо хуже воспринимают Евангелие, чем те, кто не ходит на работу по выходным.
— Почему? — спросил я. — Почему они хуже воспринимают Евангелие, чем те, кто не работает по выходным?
— Потому что они не верят в воскресение.
И как он только всё это придумывает? Ночами, что ли, не спит?

Понедельник, 13 января

Вчера долго не мог заснуть. Думал про пятницу. Я же совершенно не знаю, что говорить! Уж лучше бы я был каким-нибудь язычником-идолопоклонником.
Утром на столе нашёл записку от Джеральда, в которой говорилось, что в пятницу, отправляясь в крестовый поход с благородной целью изменить мир, я должен помнить один немаловажный факт: если составить анаграмму слова «евангелист», получается «ангел в сети».
В обед позвонил Ричард. Спросил, нельзя ли им с сыном завтра прийти к нам в гости, посоветоваться насчёт одной «небольшой проблемы».
Странно... Я думал, Чарльз уже уехал на второй семестр в свой библейский колледж. Всю прошлую осень он раз в неделю посылал оттуда письма всей нашей церкви, и Эдвин время от времени читал нам из них небольшие отрывки. Джеральд, которому посчастливилось видеть оригиналы, говорит, что по сравнению с ними послания апостола Павла — языческие телеграммы.
Что могло случиться?

Вторник, 14 января

Сегодня снова зашёл в христианский книжный магазин посмотреть, нет ли там книг про контактное благовестие. В конце концов, пришлось спросить у продавца. Должно быть, существует специальный техникум, где обучают комендантов студенческих общежитий, работников паспортного стола и продавцов христианских книжных магазинов.
— Скажите, пожалуйста, нет ли у вас чего-нибудь про контактное благовестие? — спросил я.
— Контактное благовестие? — переспросил он таким сердитым и недоверчивым тоном, что я невольно отступил на шаг назад и нечаянно опрокинул вырезанную из картона фигуру Клиффа Ричарда в полный рост.
— Прошу вас, не волнуйтесь, — сказал я, внутренне запаниковав. — Я сейчас же его воскрешу.
Поднял Клиффа и снова повернулся к продавцу, который угрожающе навис над прилавком, тяжело втягивая и выпуская воздух раздувшимися ноздрями.
— Да, — сказал я. — Что-нибудь по контактному благовестию, если вас не затруднит.
В результате купил отличную книжку, которую недовольный продавец кряхтя извлёк из заднего ряда секции «Христианское садоводство». Должно быть, туда её впопыхах засунул какой-нибудь испуганный покупатель, чтобы улизнуть как можно скорее и незаметнее.
Называется «Молитвы, мотивация и малоизвестные методы для молодых миссионеров на местах». Написал её некий А. П. Ланчингтон, которого друзья и знакомые с любовью называют «Уличным фонарём» из-за того, что он, не покладая рук, распространяет свет Божьего Царства на улицах родного города. Засяду за неё, когда Ричард с Чарльзом уйдут.
Они явились ровно в половине восьмого. Бедняга Чарльз окинул меня каким-то полубезумным взглядом.
— Привет, — сказал я. — А я думал, у тебя уже начался новый семестр. Ты что, приболел?
— Господь велел мне не возвращаться в колледж, — отозвался Чарльз. — Он приготовил для меня иное служение на новом месте.
— И где? — участливо поинтересовалась Энн.
Чарльз ответил, что, по всей видимости, ему следует в самое ближайшее время отправиться с миссией на Ближний Восток, потому что Бог совершенно ясно явил на это Свою волю.
— И как же Он это сделал? — мягко спросила Энн.
Чарльз наклонился вперёд, глаза его засияли, и он с жаром проговорил:
— Это-то и есть самое удивительное! Представляете, стоит мне только открыть Библию, как я сразу же натыкаюсь на какие-нибудь слова про евреев или Израиль!
Я чуть было не рассмеялся вслух, но Энн взглядом остановила меня. Ричард уныло повесил голову.
— Чарльз, дорогой, почему тебе так плохо в колледже? — вдруг спросила Энн.
У меня сразу возникло ощущение (как иногда бывает в разговорах с Энн), что каким-то непонятным образом я пропустил самое главное. Разве Чарльз хоть словом обмолвился о том, что ему плохо в колледже?
Когда Чарльз, наконец, немного успокоился и вытер слёзы, выяснилось, что весь прошлый семестр он чувствовал себя таким одиноким и никчёмным грешником, что сейчас готов был на что угодно, только бы не возвращаться.
После того, как мы немного помолились, а Чарльз съел три куска торта и выслушал от Энн немало хороших советов, он сказал, что, наверное, всё же снова поедет учиться.
Ричард ужасно обрадовался. Даже улыбнулся! Как только Энн обо всём догадалась? И почему Чарльз не поговорил с собственной матерью? Ничего не понимаю.
Читать было слишком поздно. Снова долго не мог уснуть, нервно раздумывая про пятницу. Господи, скажи, что` я должен говорить всем этим людям? Я вообще ничего не знаю! Что я им скажу? Что?

Среда, 15 января

Сегодня вечером уселся читать Ланчингтона в надежде получить два-три полезных совета. Книга просто потрясающая! Не знаю, когда этот Ланчингтон успевает есть и спать. Вся его жизнь — сплошная череда поразительных чудес в буквальном смысле слова! Все его встречи, разговоры и дела словно взяты прямо из Нового Завета. Да что там! Если верить этой книжке, то, пожалуй, даже Новый Завет начинает казаться довольно ранней и не слишком удачной репетицией жизни великого Ланчингтона.
Этот человек не знает, что такое сомнение, депрессия, уныние или неудачи. Всякий, кто попадается ему на пути, немедленно обращается к Богу, и ничто, абсолютно ничто не способно сокрушить его дух. Что же до контактного благовестия, то у меня создалось такое впечатление, что стоит Ланчингтону только выйти за порог своего дома, как до того пустая улица вмиг наполняется громадными толпами людей, яростно пихающими друг друга в надежде пробраться к нему поближе, чтобы он поскорее привёл их к покаянию.
Дочитав последнюю страничку, обессилено откинулся на спинку кресла.
С удивлением обнаружил где-то в глубине души слабое, но настойчивое желание дать Ланчингтону хорошего пинка, улучив минутку между чудесами. Решительно отверг это недостойное побуждение как очередное искушение сатаны и набрал номер Леонарда.
— Привет, Леонард, — сказал я. — Вот, хотел рассказать тебе об одной классной книжке про благовестие, которую я только что прочёл. Думаю, что в пятницу мы с тобой должны пойти по стопам этого человека — выступить в вере, будучи облачёнными в духовное всеоружие, заранее зная, что победа уже за нами.
— Ага, давай, — согласился он. — Только может сначала всё-таки заглянем в «Уютный уголок» и пропустим по маленькой для храбрости, а?
Когда я буду писать свою духовную автобиографию, про Тинна там не будет ни одного слова, а если всё-таки будет, то мне явно придётся сделать его поумнее и поприличнее. Вместо того чтобы предлагать мне «пропустить по маленькой», он скажет в ответ: «Аминь, брат! Аллилуйя!»

Четверг, 16 января

Сегодня специально ушёл с работы пораньше, чтобы навестить Билла и Китти Доув, наших любимых стариков из церкви. Когда я пришёл, они сидели у камина и пили чай с рогаликами. Они оба всегда улыбаются так, словно у них внутри приветливо вспыхивает крохотный, лучистый огонёк.
— Ой, Адриан, садись скорее, — засуетилась Китти. — Пока рогалики не остыли.
— Вот тебе и чаёк, — подхватил Билл. — Давай, садись вот здесь, у огня и расскажи, как там наш проказник Джеральд.
— Ох, уж этот Джеральд! — довольно засмеялась Китти. — Хи-хи-хи!
Рассказал им про Рождество, про тётушку Марджори и дядю Ральфа, про новую музыкальную группу Джеральда. Они кивали головами, тихонько светились изнутри и снова кивали.
— Ну а сам ты как? — спросил Билл. — У тебя что новенького?
Рассказал им о том, что в пятницу собираюсь идти благовествовать.
Китти расплылась в счастливой улыбке.
— Какой же ты молодец! — воскликнула она. — Значит, хочешь рассказать людям о нашем дорогом Господе Иисусе? Он будет очень доволен!
Внезапно почувствовал себя маленьким и слабым. В горле у меня запершило, а к глазам подступили слёзы.
— Всё совсем не так, — выдавил я из себя. — Никакой я не молодец...
— Ну конечно, молодец, — вмешался Билл. — Знаешь, как сильно Бог тебя любит? До смерти, вот как — значит, ты и вправду молодец! Давай-ка, съешь ещё рогалик и не говори глупостей.
Ушёл от них с приятным чувством сытости.
Группа сегодня была хорошая. Только в конце Дорина Кук сказала: «Я хотела с вами поделиться, чисто конфиденциально и исключительно для молитвы: вы уже слышали про Реймонда?», но Эдвин тут же мягко остановил её и попросил не сплетничать.
Снова приходили мистер и миссис Флашпул. Опять всю дорогу молчали. Только когда Джеральд предложил миссис Флашпул чашечку кофе, она сказала: «Нет, спасибо. Раньше во плоти я употребляла, но сейчас уже нет».
Перед сном спросил у Энн, почему она так неохотно согласилась позвать их на ужин. Она медленно покачала головой и сказала, что не знает. Странно...
Интересно, что Дорина собиралась рассказать нам насчёт Реймонда?

Пятница, 17 января

Глупая, бестолковая молитва. Весь в холодном поту. Сначала попросил Бога дать мне знамение насчёт того, что вечером всё пройдёт удачно. Потом вспомнил отрывок, о том, что знамения ищет «род лукавый и прелюбодейный», и мне стало стыдно. Потом вспомнил, что Иоанна Крестителя тоже одолевали сомнения, когда он сидел в тюрьме, и слегка приободрился. Потом вспомнил Фому Неверующего, и мне опять стало стыдно, но потом вспомнил Гедеона с его овечьей шкурой и снова повеселел.
Так бы оно и продолжалось, если бы Энн не крикнула снизу, что пора идти на работу.
Джеральд оставил мне крохотный серебряный значок в виде креста и записку: «Доброй охоты, Маугли!»
Вечером перед выходом так нервничал, что за ужином не смог проглотить ни кусочка. Минут десять искал Библию, которая, если что, вполне могла бы сойти за какой-нибудь роман Диккенса. Наконец, выбрал одну поменьше.
Леонард явился ровно в семь, прижимая к сердцу огромную семейную Библию с медными застёжками. Его мама очень хотела, чтобы он взял именно эту Библию, потому что её дедушка брал эту реликвию с собой, когда благовествовал на улице в 1906 году. Тинн был одет в нелепый старомодный чёрный костюм и смахивал на сотрудника похоронного бюро. Оказалось, это его лучший костюм.
Мы заняли свою позицию около кафе. У Леонарда был вид психически неуравновешенного религиозного маньяка, которого на вечер выпустили из лечебницы в сопровождении одного из смотрителей. Вскоре у меня внутри поднялось тоскливое чувство безнадёжности. Всякий раз, когда я всё-таки отваживался заговорить с кем-нибудь из посетителей, Леонард, как испорченная пластинка, повторял мои слова.

Я: Вечер добрый!

Посетитель: Здрасьте!

Леонард: Вечер добрый!

Я: Холодновато сегодня, а?

Посетитель: (посмеиваясь) Это точно!

Леонард: Холодновато сегодня, а?

Посетитель: Чего?

Леонард: Холодновато сегодня, а?

Посетитель: (подозрительно) Э-э-э... Да, не жарко... (торопливо уходит).

Или

Я: Простите...

Посетитель: Слушаю вас.

Леонард: (в нервном параличе) Простите...

Посетитель: Чего?

Леонард: Э-э-э... Простите нас,.. пожалуйста.

Посетитель: (глядя на его жуткий костюм и Библию под мышкой) Да пожалуйста. С удовольствием прощаю (торопливо уходит).

Что и говорить, не самые удачные духовные беседы нашего времени! В конце концов, мы оба страшно проголодались и зашли в кафе погреться и перекусить. Сами того не замечая, разговорились с одним из посетителей по имени Тед, который сидел рядом за стойкой и с аппетитом уплетал рыбу с жареной картошкой. Мы поговорили о том, о сём, как вдруг до Леонарда дошло, что это, может быть, как раз тот самый случай; он сделал большие глаза и начал беззвучно, но напряжённо шептать мне из-за спины Теда: «Давай, обращай его скорее!» От этого меня окончательно парализовало. Наконец, осмелился, заикаясь, спросить у нового знакомого, не считает ли он, что в обществе следует делать больший упор на христианские ценности. Потом мы очень даже неплохо поговорили, и, хотите верьте, хотите нет, но под конец Тед пообещал в воскресенье прийти к нам в церковь!!!
Уже на улице, перед тем, как разойтись по домам, Тед повернулся ко мне и сказал:
— Кстати, говоря о христианских ценностях — я ведь как раз поэтому по пятницам прихожу сюда ужинать. Живу-то я прямо возле клуба, а последнее время там каждую пятницу репетирует какая-то шайка длинноволосых молокососов. Такой дикий грохот поднимают своей «музыкой», что просто держись. Вот уж это точно пора прекратить... Ну ладно, в воскресенье увидимся. Пока.
Позднее, когда Леонард отправился домой, счастливо распевая «один есть, один есть!» на мотив битловского «Let It Be», я, убедившись, что Джеральда нет, пересказал Энн все слова Теда про «дикий грохот» в клубе.
— Представляешь, что будет в воскресенье, — шёпотом воскликнул я, — когда он придёт и увидит, что шайка длинноволосых молокососов, из-за которой он по пятницам ходит ужинать в кафе, играет в нашей церкви, а один из главных молокососов — мой собственный сын?!
— Уж не знаю, что будет, — ответила Энн, — но думаю, что всё обойдётся. Вспомни, что ты рассказывал про Ланчингтона. Он наверняка не стал бы беспокоиться.
Ха! Ланчингтон! На моём месте он, наверное, воскресил бы всю жареную рыбу, которую подавали в кафе на ужин, и раздал бы каждой из них по евангелизационной брошюре.
Перед сном произнёс одну-единственную молитву: «Боже, спаси, пожалуйста, Теда. Аминь».

Суббота, 18 января

Сегодня утром почти полчаса провёл в ванной, приглаживая два упрямых хохолка по бокам, которые упорно продолжали торчать вверх, как рога у дьявола. Наконец, мне кое-как удалось их усмирить, но не успел я усесться за стол, как Джеральд, ворвавшийся на кухню, энергично взъерошил мне волосы.
Силы в нём бьют через край.
— Ну что, — сказал он, — завтра великий день. Вчера Эдвин приходил нас послушать, и мы с ним железно договорились на воскресенье. Мам, пап, — он внезапно посерьёзнел, — я постараюсь сделать всё, чтобы завтра вам не пришлось за меня краснеть.
— Ну конечно, милый, — улыбнулась Энн.
Открыл было рот, но мои мысли яростно душили друг друга, и я так ничего и не сказал. Джеральд даже не заметил.
— Ну всё, мне пора, — бросил он, дожёвывая на ходу бутерброд. — Труба зовёт. И как это товарищи в «Спорттоварах» так сильно промахнулись, что, не подумав, взяли меня на работу?
Приплясывая, он исчез за дверью, напевая «Господи, как странно...», но через несколько секунд снова просунул голову в дверь и сказал:
— Кстати, пап...
— Чего?
— Тот дядька, с которым ты вчера познакомился…
— Ну?
— Может быть, именно наша музыка поможет ему принять настоящее решение.
— Да, Джеральд, — ответил я. — Может, так оно и будет.
Хм-м-м...
Сегодня в окно случайно увидел нового соседа. Наверное, приезжал измерить комнаты, чтобы прикинуть, куда ставить мебель. У него было добродушное, довольное лицо, он курил большую, удобную трубку и вообще всем своим видом излучал радость и спокойствие. Так что вряд ли он христианин. Посмотрим, когда переедет.

Воскресенье, 19 января

Джеральд поднялся раньше всех и ушёл устанавливать в церкви аппаратуру. Он, конечно, рад, но ужасно волнуется.
Позднее вместе с Энн пошёл в церковь, смутно надеясь, что Тед всё-таки не придёт. Сидел, как обычно, ближе к последним рядам и всё время наблюдал за дверью. Вдруг заметил Теда, нерешительно мнущегося у входа, и почувствовал внезапный прилив гордости. Ещё бы — ведь там стоял мой собственный потенциальный новообращённый! Мой! И ничей больше! Мой! Поднялся, чтобы поздороваться с ним, излучая радушие и тихую скромность, но тут, к моей несказанной досаде, откуда-то спереди заголосил Тинн:
— А, старина Тед! Когда мы позавчера приглашали тебя в церковь, мы не были точно уверены, придёшь ты или нет. А ты взял и пришёл! Мы-то, конечно, здесь вовсе не при чём. Это всем понятно. Ха-ха!
По-моему, совершенно возмутительная выходка! Ну разве это справедливо? Не мог же я встать и сказать: «Простите, но я, вообще-то, тоже имею к этому какое-то отношение. А если уж посмотреть правде в глаза, именно я с ним и разговаривал!»
По крайней мере, Леонарду хватило совести на то, чтобы подвести Теда к нам и усадить его рядом со мной. Служение началось почти сразу, и вёл его, к счастью, сам Эдвин. Может, время от времени он и правда до невозможности растягивает проповеди, но при этом ему хотя бы всё равно, стоишь ты, сидишь, размахиваешь руками, танцуешь, не танцуешь или даже разыгрываешь сказку о трёх медведях — короче, делай, что хочешь, только бы тебе было удобно и другим хорошо. И песни, и молитва Теду, вроде бы, понравились. Проповедь Эдвина (пять фруктовых тянучек, съеденных до конца, и одна развёрнутая и почти что поднесённая ко рту), признаться, несколько меня разочаровала. Там всё было про христианскую семью и про то, как нам научиться лучше ладить друг с другом, а совсем не ясное и чёткое изложение Евангелия, на которое я надеялся. Всё время украдкой посматривал на Теда, чтобы посмотреть, не навернулись ли на его глаза слёзы. Всегда хороший знак. Нет, слёз никаких не было, но слушал он внимательно.
И вот настал тот миг, которого я так боялся.
— А сейчас, — сказал Эдвин, — я хотел бы представить вам новую христианскую музыкальную группу, в которой играют ребята из нашей церкви. Они много репетировали, готовясь к сегодняшнему выступлению, и сейчас исполнят для нас композицию собственного сочинения под названием «Мир придёт». Итак, давайте вместе поприветствуем группу «Дурные вести для дьявола»!
Они действительно стали играть куда лучше, но всё равно, по большому счёту, это была непробиваемая стена сплошного грохота, а Уильям Фармер барабанил и пел так, словно кто-то подключил его к электророзетке.
Я скосил глаза и с ужасом увидел, что при первых же звуках Тед подался вперёд и начал напряжённо вслушиваться в музыку, а на лице у него появилось озадаченное выражение.
Когда всё смолкло, оглушённая аудитория несколько секунд ошарашено молчала, и в тишине раздался голос пожилой миссис Тинн:
— Как, как они называются?
— «Дурные вести для дьявола», мама, — прошептал Леонард.
В тот же самый момент раздались аплодисменты, и я надеюсь, что Джеральд не расслышал, как миссис Тинн проворчала: «Это для кого угодно дурные вести!» Внезапно кто-то похлопал меня по плечу. Я обернулся и увидел, что это Тед.
— Знаешь что? — прошептал он. — Эти ребятишки очень похожи на тех, что по пятницам играют у нас в клубе.
Я смущённо откашлялся.
— Видишь ли, Тед, на самом деле, это они и есть. А тот парнишка с гитарой — это мой сын, Джеральд.
— Значит, — медленно проговорил Тед, — когда ты пригласил меня сюда, а я сказал тебе про длинноволосых молокососов... и ты всё равно пригласил меня прийти?
Тут Джеральд неожиданно подошёл к микрофону, взволнованный, с пылающим лицом, совсем не похожий на себя. Внезапно вспомнил, каким он был в четыре года.
— Пока у нас не очень получается, — признался он, — но мы будем стараться и научимся играть лучше. А та песня, которую мы только что исполнили... Короче, она посвящается новому папиному другу. Его зовут Тед, он сидит вон там, сзади. Тед, мы все очень надеемся, что вы... ну, в общем, скоро станете членом нашей общей семьи.
В горле у меня почему-то застрял комок. Тед нахмурился и медленно покачал головой.
— Никогда у меня не было никакой семьи, — свирепо проговорил он.
Когда служение закончилось, Тед сказал:
— Кто у вас тут старший? Хочу с ним потолковать.
Познакомил его с Эдвином. Не удержался и намекнул, что это я пригласил Теда в церковь. Они вместе ушли в одну из комнат за сценой.
Отправился домой в самом радужном настроении.
Я — ХРИСТИАНИН, СВИДЕТЕЛЬСТВУЩИЙ О СВОЕЙ ВЕРЕ И ПРИВОДЯЩИЙ ЛЮДЕЙ К ГОСПОДУ!
Если так будет продолжаться, возможно, меня даже будут приглашать выступать на христианских конференциях!

Понедельник, 20 января

Проснулся, ощущая себя старше, строже и мудрее. Надеялся, что Энн с Джеральдом почувствуют окутывающую меня атмосферу спокойной святости и достоинства и будут относиться ко мне с несколько большим уважением, чем обычно. Когда я спустился на кухню, Энн тут же сказала:
— Адриан, дорогой, кошку стошнило прямо за диваном. Убери, пожалуйста. У меня уйма важных дел.
Перед тем, как уйти на лекции, Джеральд протянул мне сложанный вчетверо лист бумаги. Оказалось, это была записка: «Смотри, пап, ходи сегодня осторожнее, не свались куда-нибудь. Потому что Прит. 16:18».
Пошёл на работу.

Вторник, 21 января

По дороге домой остановился поговорить с соседом через три дома от нас, который как раз работал у себя в саду. Решил испробовать свой новый дар евангелиста. Услышав, что я христианин, он вскинул на меня глаза и процедил сквозь зубы:
— В таком случае, почему бы вам не подравнять свою @*!&%-ную изгородь, чтобы нам, язычникам, не приходилось каждый раз ступать в канаву, проходя мимо вашего @*!&%-ного дома?
Пошёл домой с пылающими щеками. Что за жуткий тип! Да кто он такой, чтобы мне указывать? Так уж случилось, что я всё равно решил сегодня же подравнять нашу изгородь — но ВОВСЕ не из-за того, что он сказал! Зашёл к мистеру Брейну, нашему пожилому соседу, который иногда приходит в церковь, взял у него секатор и быстренько всё сделал.
Не стал ничего рассказывать Энн. Она уже давно просила меня подравнять изгородь, ещё с лета.
Джеральд сказал, что специально останется дома, когда придут Флашпулы. Из чистого любопытства.

Среда, 22 января

Сегодня мне на работу позвонила Китти Доув. Сказала, что накануне вечером к ним приходил Тед и что он уже совсем решил следовать за Иисусом, но Эдвин попросил его не торопиться, недельку-другую как следует всё обдумать, а пока что поближе познакомиться с Биллом и Китти.
— Он так уважительно о тебе отзывается, Адриан! — сказала Китти. — И по-моему, он совершенно прав.
Ну почему, когда Доувы так хорошо обо мне говорят, мне всегда очень хочется сказать им, что я не такой уж хороший?
— Он спросил, нельзя ли ему приходить к нам по пятницам, — продолжала Китти. — И почему-то именно по пятницам. Сказал, что, если нам удобно, то для него это самый подходящий день. Правда, замечательно?
Улыбнулся про себя и ответил:
— Да, это просто замечательно.
Ровно в шесть вечера зазвонил телефон. Джеральд поднял трубку. Потом вошёл в гостиную с озадаченным лицом.
— Это была миссис Флашпул, — сообщил он. — Они не могут прийти. Она говорит, что её муж лежит в постели из-за болезни, которая всё ещё одолевает его во плоти, и они хотели бы перенести всё на следующий четверг, если будет на то Божья воля и если мы не против. Просили перезвонить, если нам неудобно.
Как всё-таки ЗДОРОВО, когда какая-нибудь встреча, на которой тебе совсем не хотелось быть, хотя ты и знаешь, что дело это нужное и благочестивое, в конце концов отменяется и причём совершенно не по твоей вине!
Мы с Энн провели очень приятный вечер при свечах, с бутылкой красного вина. Джеральд быстренько уничтожил всю еду, предназначавшуюся ему и обоим супругам Флашпулам, а потом ушёл к друзьям. Так что закончилось всё очень даже мило.
Ужасно хочется узнать, что Дорина хотела рассказать нам про Реймонда. Ну, чтобы знать, как за него молиться...

Четверг, 23 января

Всё время думаю о том соседе, что через три дома. Не надо было мне подравнивать эту дурацкую изгородь. Готов поспорить, что теперь он всякий раз самодовольно улыбается, проходя мимо нашего дома. Наверное, думает, что это я из-за него. Ха! Много он знает! Да если бы я не ощущал по отношению к нему христианского прощения и доброжелательности, то уложил бы его на обе лопатки, прижал покрепче коленом и скормил ему все обрезки с наших кустов!
Теперь понятно, почему апостол Павел заповедовал нам не преклоняться под одно ярмо с неверными. Он явно имел в виду именно таких наглых субъектов, до которых просто не доходят любовь, мир и христианское милосердие.
Впрочем, меня это вовсе не беспокоит. Да и с чего мне дёргаться? Чувствую, что Господь велит мне больше не общаться с этим типом, и потому не собираюсь даже приближаться к нему. Всё. С этим покончено. Больше не буду о нём думать. Никогда.
Сегодня домашняя группа собирается не у нас. Решил не ходить. Вдруг стало тоскливо, и я почувствовал себя совсем разбитым. Энн с Джеральдом вернулись очень довольные и пышущие здоровьем. Потом немного повеселел, когда Джеральд сказал, что, по его личному мнению, нам давно пора выпустить словарь альтернативного христианского произношения и ударения, чтобы ввести в нормы родного языка слова типа «пастор`а», «пресвитер`а», «дьякон`а», «служител`я», «помаз`ание», «пожертвов`ание» и прочая, и прочая, и прочая.

Пятница, 24 января

Сегодня ночью приснился ужасный кошмар. Просто дикий! Дело было в церкви. Я стоял на сцене с огромным неуклюжим секатором, и каким-то образом оказалось, что я только что остриг всю нашу общину, и мужчин, и женщин, и даже всех детей, напоил их из автопоилки и накормил свежей травой. Я один оставался неостриженным, ненакормленным и ненапоенным, причём борода у меня почему-то была ярко-зелёного цвета и спускалась ниже колен.
Вдруг (во сне) дальняя дверь церкви с грохотом распахнулась, в неё вломился тот самый сосед за три дома от нас, осуждающе показал на меня пальцем и заорал: «Других он пас, а себя пасти не может!»
Проснулся весь дрожа, в холодном поту. Протянул руку и потрогал Энн за плечо, чтобы убедиться, что всё в порядке.
Какой глупый, бессмысленный сон!
Чувствую себя совершенно больным. Энн даже не пустила меня на работу. Должно быть, грипп. Помолился об исцелении, но ничего не произошло. Почему об этом никогда не пишут в христианских книжках?
Потом Энн принесла мне горячего чаю и два бутерброда с моими любимыми грибами в сметане. Подождав, пока она поправит постель, взобьёт подушку и перестанет, наконец, суетиться вокруг меня, я сказал:
— Энн, скажи, ты можешь привести хотя бы одно доказательство, что Богу есть дело до моей болезни?
— Он обеспечил тебе круглосуточную сиделку, которая не требует зарплаты и очень тебя любит, — сказала она. — Ну как, хватит для начала?
— Здорово! — ответил я, думая развеселить её невинной шуткой. — А когда она придёт?
Позднее пришлось организовать некоторое ухудшение общего состояния, чтобы снова вызвать в Энн сочувствие к несчастному супругу.

Суббота, 25 января

Сегодня почувствовал себя немного лучше. Пока Энн ходила по магазинам, заходили Ричард и Эдвин. Ричард пришёл рассказать о своём «видении». Почему у меня никогда не бывает никаких видений? Ричарду показалось, что его видение может быть связано с моей болезнью. Он сказал:
— Будучи в духе, я увидел нечто, по виду подобное мишени для дротиков, и к ней кинжалом был приколот маленький кальмар. И я взглянул, и мне было откровение, что его имя — Стюарт.
Ума не приложу, зачем Ричард упорно продолжает рассказывать такие вещи при Джеральде! Джеральд с совершенно непроницаемым лицом кивнул и сказал:
— Ну вот, видишь, пап, теперь всё понятно. Твоя болезнь — самая настоящая «Месть рассерженного кальмара», как в каком-нибудь ужастике. Должно быть, когда-то в прошлом, катаясь на лодке, ты нечаянно задел веслом кальмара по имени Стюарт, и теперь он отыскал способ тебе отомстить, наслав на тебя вирус гриппа.
— Тогда причём тут мишень для дротиков? — спросил Ричард.
— По-моему, тебе пора на работу, Джеральд, — сказал я.
Поблагодарил Ричарда за то, что он поделился со мной своим видением. Сказал ему, что пока не вижу, как оно связано с моей болезнью, но непременно об этом подумаю.
Потом пришёл Эдвин с коробкой мятных шоколадок, которые я очень люблю, и уселся в кресло, чтобы немного поговорить. Начал было рассказывать ему о видении Ричарда, но Эдвин сразу же остановил меня и сказал:
— Давай без подробностей. Сердце у нашего Ричарда самое, что ни на есть золотое, но порой его немного заносит. Видишь ли, время от времени среди всех этих «видений» действительно попадаются те, что от Бога. Надо просто как следует подумать, помолиться и спокойно решить, как и что.
Когда Эдвин ушёл, сделал всё, как он сказал. Просто и быстро. И чего, спрашивается, я так долго сомневался? «Кальмар по имени Стюарт» — в самом-то деле!
Перед сном сказал Энн:
— Знаешь этого типа, через три дома? Он ещё немного смахивает на кальмара.
— Нет, — ответила она.
— Ну, он такой полноватый и... Да, полноватый.
— Нет.
— У них ещё розы под окнами.
— А-а, розы. Да, знаю. Полноватый такой, да.
— Не знаешь, случайно, как его зовут?
— Нет.
— Случайно не Стюарт?
— Не знаю.
— Хм...
— А что?
— Да так. Неважно. Ничего особенного.

Воскресенье, 26 января

Чувствую себя гораздо лучше, но всё равно решил остаться дома, отсидеться ещё денёк перед тем, как пойти на работу. Джеральд оставил мне почитать кое-какие слова их песен, пока они с Энн будут в церкви. Прочёл слова той песни, которую они пели в прошлое воскресенье. «Мир придёт». Спишу-ка я их к себе в дневник. Всего два куплета.

1 куплет

Мир придёт,
Мир придёт,
Мир придёт,
Мир придёт,
Мир придёт,
Мир придёт,
Мир придёт,
Мир придёт,
Мир придёт,
Мир придёт,
Мир придёт,
Мир придёт.
Что придёт?
Мир придёт.

2 куплет

Мир пришёл,
Мир пришёл,
Мир пришёл,
Мир пришёл,
Мир пришёл,
Мир пришёл,
Мир пришёл,
Мир пришёл,
Мир пришёл,
Мир пришёл,
Мир пришёл,
Мир пришёл.
Что пришло?
Мир пришёл.

(Оба куплета повторяются три раза).

Джеральд говорит, что они потратили несколько часов, пока всё окончательно не отшлифовали. По-моему, зря они так старались. Какими бы ни были слова, к тому времени, когда они вырвутся из глотки Уильяма Фармера, их всё равно нельзя будет разобрать. Но в любом случае, для Джеральда это важно. Нужно его поощрять.

Понедельник, 27 января

Проснулся вполне здоровым. Отправился на работу. Решил с сегодняшнего дня ходить в офис кружным путём, через кладбище. Это, конечно, немного дальше, но лишняя физическая нагрузка мне не помешает.
Перед самым выходом Энн сказала:
— Ах, да, кстати — что это ты хотел сказать про соседа?
Притворился, что не понимаю, о чём она.
— Ты ещё бормотал про него вчера, лёжа в постели. Что-то там насчёт кальмара и не зовут ли его Стюартом. Сосед через три дома от нас, с розами под окнами. С чего это ты вдруг?
Я с трудом подавил внутреннюю панику и небрежно сказал:
— Да,.. кажется, теперь припоминаю. Э-э… видишь ли, на днях я... я видел его в саду и решил… написать про него стихотворение. Но оно ещё не закончено.
— Ты написал стихотворение про соседа через три дома от нас? — спросила Энн.
— Да.
— Про того, который похож на кальмара и которого, может быть, зовут Стюартом?
— Э-э... Ну, да. Кстати, там будет ещё и мишень для дротиков. Ну ладно. Мне пора. А то опоздаю.
Уходя, заметил, как озадаченная Энн беззвучно произносит фразу «мишень для дротиков». Не успел я сделать и нескольких шагов, как она окликнула меня из окна.
— Ты куда, Адриан? Тебе же в другую сторону! Я знаю, ты три дня не был на работе, но не мог же ты за это время забыть туда дорогу.
— Нет, нет, всё в порядке, — крикнул в ответ я, стараясь, чтобы голос мой звучал как можно беззаботнее. — Я знаю, что кружной путь немного длиннее, но мне полезно ходить пешком.
— Адриан, милый, эта дорога длиннее почти на целую милю, — сказала Энн, — а ты и без того опаздываешь. Что с тобой случилось?
Уже готов был сорваться и закричать, но вместо этого твёрдо сказал:
— Я чувствую ведение Духа идти в офис дальней дорогой и потому пойду именно ею, что бы ты там ни говорила.
Опоздал на работу. Весь день чувствовал себя виноватым. Окончательно выдохся, возвращаясь домой длинным путём, и мне страшно захотелось кого-нибудь убить. Например, соседа через три дома.
Энн весь вечер смотрела на меня, как на сумасшедшего.
Вечером, выключив свет и забравшись в постель, она вдруг спросила:
— Кстати, милый, ты уже закончил своё стихотворение?
— Закончил, — по глупости брякнул я.
— Вот и хорошо, — откликнулась она. — Прочтёшь утром, ладно?
Подождал, пока она заснёт, и с трудом выполз из кровати, чтобы написать это проклятое стихотворение. А вдруг Джеральд будет на кухне, когда Энн попросит меня его прочитать? Что тогда? Ведь он всё знает про «видение» Ричарда. Что за идиотское положение! Хоть бы Армагеддон ночью случился, что ли...

Вторник, 28 января

Проснулся с головной болью.
За завтраком Энн сказала:
— Ну что, Адриан, может, прочитаешь мне своё стихотворение?
— Стихотворение? — недоверчиво спросил Джеральд. — Пап, ты что, написал стихотворение?
Причём спросил он это таким тоном, словно ему только что рассказали о свинье, которую научили танцевать партию из «Лебединого озера». Кто бы говорил! «Мир придёт». Ха!
— Да, Джеральд, — сказал я. — Да. Я написал стихотворение.
— Видишь ли, Джеральд, твой отец почему-то весьма заинтересовался одним нашим соседом, через три дома, — сказала Энн. — Ну, что же ты молчишь, дорогой? Читай.
Она на секунду отвернулась к плите, и я успел бросить на Джеральда умоляющий взгляд, приложив палец к губам. Он заинтригованно посмотрел на меня, но возражать не стал. Я откашлялся и прочитал вслух своё стихотворение.

О ты, сосед через три дома,
С розами под окном
И лицом, похожим на мишень для дротиков!
Кто породил тебя — кальмар
Или кто другой?
Ты, кого, быть может, зовут вовсе не Стюарт!
О, как бы я хотел посмотреть,
Как Мухаммед Али
Тренируется на тебе или на ком-нибудь другом —
Мне всё равно!

Закончив чтение, посмотрел на жену и сына и понял, что они ещё раз — и не без оснований — убедились, что у меня окончательно поехала крыша.
Вечером, вернувшись домой (кружным путём), узнал, что звонил Тед и просил ему перезвонить. Сразу почувствовал себя лучше. Пока набирал номер, подумал, что Тед, должно быть, видит во мне этакого духовного колосса. Глупо, конечно, но вполне объяснимо.
— А-а, Адриан, — обрадовался он, услышав мой голос. — Наконец! Я что звонил: у нас на работе есть один приятель, который последнее время здорово интересуется — ну, там, церковью, Богом... Китти Доув сказала, что было бы неплохо как-нибудь познакомить его с тобой, потому что он как раз живёт на вашей улице. Ты не против?
— А зовут его как? — спросил я.
— Симмондс, — ответил Тед.
— Да нет, я не фамилию спрашиваю, а имя. Не Стюарт случайно?
— Нет, — удивлённо откликнулся Тед. — Норман. Слушай, ничего, если мы придём завтра, часов в семь?
— Конечно, Тед, — ответил я. — Давайте. Приходите завтра в семь. Увидимся. Пока.
Может, он, конечно, и Норман, но почему-то в глубине души я ни капли не сомневаюсь, что этот приятель, который должен прийти к нам завтра в семь вместе с Тедом, и есть тот самый тип, который наорал на меня по поводу нашей @*!&%-ной изгороди!

Среда, 29 января

8:00

Проснулся в глубоком унынии. Хоть бы под машину сегодня попасть, честное слово! Совсем умирать не надо, только сильно (и безболезненно) покалечиться, чтобы все благополучно позабыли весь этот сумасшедший бред про изгороди, мишени для дротиков, кружной путь через кладбище и соседа, живущего через три дома от нас, который последнее время интересуется Богом.
Лучше бы Свидетели Иеговы добрались до него первыми! Нет, на самом деле я вовсе этого не хочу. Нет, хочу. Нет, не хочу. Да что же это такое!!!
Возможно, это последняя запись в моём дневнике. Пора идти на работу, а я сейчас человек нездоровый, опасный. Могу и вовсе не вернуться!

18:00

Пришёл домой, как обычно. Немного приободрился после того, как мне на работу позвонил Билл Доув.
— Привет, дружище, — сказал он. — Найдётся минутка поболтать со старым грешником?
— Найдётся, — сказал я мрачно, — если у тебя найдётся минутка поболтать с великовозрастным идиотом.
Билл усмехнулся:
— Знаю, знаю, — сказал он. — Да-а, попал ты, братец, в переплёт, что и говорить!
— Ты-то откуда об этом знаешь, Билл?
Он хмыкнул.
— Знаю и всё. Так вот, слушай: всё под контролем. Всё пойдёт так, как задумано.
— Под контролем?
— Ну конечно! Знаешь что, позвони-ка ты мне сегодня вечером, попозже, и скажи одно из двух. Или «Билл, ты — старый осёл, и я больше никогда не стану тебя слушать» — или «Привет, Билл. Бог держит всё в Своих руках». Договорились? Вот и ладно. Пока!
Полночь
Тед с Симмондсом явились ровно в семь. Мы все расселись в гостиной с застывшими лицами, напряжённо ожидая, пока кто-нибудь что-нибудь скажет. Почему-то все смотрели в мою сторону.
Я чувствовал, что у меня внутри поднимается какой-то булькающий, безумный смех, который вот-вот вырвется наружу, но тут в дверь позвонили, и атмосфера немного разрядилась. Энн пошла посмотреть, кто пришёл, и вернулась с нашим новым соседом — тем самым, который курит трубку. Нисколько не смущаясь, он широко улыбнулся всем вокруг и представился как Фрэнк Брэддок.
— Только сегодня переехал, — весело объявил он. — Дай, думаю, загляну к вам, познакомлюсь со своими новыми соседями. Никто не возражает, если я закурю?
Вдруг он пристально посмотрел на меня.
— А вас зовут?..
— Адриан, — слабым голосом проговорил я.
— Значит, Адриан? Ага!
Он указал на меня трубкой:
— Знаете, — сказал он, добродушно улыбаясь, — я ещё никогда не видел, чтобы кто-нибудь подстригал свою изгородь зимой, в сумерках, да ещё и так, словно это дело государственной важности. Я ещё тогда решил, что непременно с вами познакомлюсь и обязательно спрошу, зачем вы это делали. Так вот — зачем?
С этими словами Брэддок опустился в кресло и со спокойным удовольствием начал набивать трубку.
Сроду не чувствовал себя так неловко.
Опустил голову, чтобы никто не видел моей красной физиономии. Подумал, что Симмондс, должно быть, потихоньку злорадствует. А потом вдруг решил — да ладно! Какая разница? Расскажу всем, как оно было, пусть себе смеются, а там хоть трава не расти! Поднял голову и уже собирался заговорить, но, к своему несказанному изумлению, заметил, что Симмондс (у которого от волос остались только небольшие кустики за ушами) тоже сидит смущённый и красный, как рак.
— Вообще-то... — заикаясь, промямлил он, — я надеялся, что сегодня мы не будем говорить об этом...
— Вы о чём? — удивлённо спросила Энн.
— Да видите ли... — Симмондс нервно откашлялся, — я тогда как раз с женой поцапался, и когда вы подошли, — кивнул он мне, — и начали что-то там говорить про христианство, я не выдержал и выдал вам вместо жены по полной программе. Ну и, понятно, прежде всего, вспомнил про изгородь. Я ведь мимо вашего дома каждый день хожу, а она и вправду немного мешала, не сильно, но всё-таки... Только почему-то, — он подался вперёд, и лицо его оживилось, — вместо того, чтобы поставить меня на место, вы тут же пошли и без единого слова всё подстригли. Вот я и подумал, что вы, должно быть,.. ну, как бы это сказать... не такой, как все.
Он покраснел ещё больше.
— После этого я и струсил. Верьте или не верьте, но с того самого дня я даже на работу ходил другим путём, чтобы не идти мимо вашего дома, а то ещё, не дай Бог, столкнёмся, — он удручённо рассмеялся. — Глупо, конечно, но вот такой уж я, видно, дурак!
Я поймал на себе взгляд Энн и поспешно отвернулся.
— А потом, — продолжал Норман, — Тед мне рассказал, что начал ходить в церковь, и я подумал: «Дай-ка и я тоже посмотрю, что там и как». Вот он для начала и пригласил меня к вам. И когда... когда я увидел, чей это дом, то чуть было не сбежал. Но потом вспомнил, как вы подстригли изгородь, и сказал сам себе: «Будь что будет! Уж коль решил, надо идти. Сказав “А”, скажи и “Б”». Вот и пришёл.
Он с явным облегчением откинулся на спинку кресла. Я огляделся. Тед смотрел на меня с благоговейным восхищением, как на святого Франциска Ассизского наших дней. У Энн был вид человека, только что нашедшего последнее звено труднейшей головоломки. Джеральд спрятал лицо в ладони, но плечи его тихонько тряслись, а Фрэнк Брэддок наклонился вперёд, неотрывно глядя на меня, и в глазах его светилась забавная полувыжидательная улыбка.
— Знаете, Норман, — сказал я, — на самом деле всё было не так. Я подстриг изгородь, потому что мне было ужасно стыдно и неловко. Я так злился, что готов был насильно скормить вам все обрезки. И ещё... (самое трудное признание)... Я ведь тоже начал ходить на работу другой дорогой, а жене сказал, что чувствую на это ведение Духа... Вот... Ну и каша заварилась, подумать только!
В общем, всё встало на свои места. Мы долго смеялись, а потом хорошо поговорили. Правда, Брэддок почти сразу ушёл. Я проводил его до двери. Перед тем, как попрощаться, спросил:
— Фрэнк, скажите, а вы — христианин?
Он поднял лохматую бровь:
— А вы угадайте!
Не знал, что на это сказать. Жутко неловкое положение. Так ничего и не понял. В ответ на моё молчание он просто похлопал меня по плечу и зашагал по дорожке к своему дому. На ходу обернулся и прокричал: «Пока, дружище!» Странный он человек.
Когда все ушли, Энн принесла мне чашку чая и крепко меня обняла:
— Милый, — сказала она, — ну зачем ты так всё усложняешь?
— Да ладно тебе, мам, — сказал Джеральд. — Папа не был бы папой, если бы сам не усложнял себе жизнь.
Уже хотел пойти спать, но вспомнил про Билла. Тут же позвонил ему и, когда он поднял трубку, сказал:
— Билл, ты — старый осёл, и я больше никогда не стану тебя слушать.
Он хмыкнул.
— Значит, всё прошло хорошо?
— Да, Билл, — ответил я. — Бог всё держит в Своих руках.

Четверг, 30 января

Пошёл на работу короткой дорогой.
Почувствовал внезапную тоску, вспомнив о том, что вечером к нам должны прийти Флашпулы. Как было бы хорошо хоть один вечер провести дома, без всяких сложностей! Но нет, мы ведь христиане, так что ни на что подобное и надеяться не стоит.
Пришёл домой пораньше. Энн была сильно не в духе из-за того, что целый день прибиралась в доме и готовила ужин. Сели с ней за стол, чтобы спокойно выпить чаю. Джеральд заскочил на кухню, взглянул на сильно подгоревший пирог с джемом, сиротливо примостившийся у плиты, и сказал:
— Вижу, мам, ты сегодня действовала вразрез со своими духовными дарами.
— Это почему же? — тихо спросила Энн ледяным голосом.
— Потому что или тебе, или противню явно не хватило помазания, — ответил Джеральд и, легко увернувшись от мокрой тряпки, поспешно выскользнул за дверь, пока Энн не подыскала себе новых боеприпасов.
— Он просто шутит, — сказал я.
— Неужели? — саркастически усмехнулась Энн.
Флашпулы пришли в половине восьмого. Мы сразу же сели за стол. На первый взгляд кажется, что миссис Флашпул состоит из чёрных пластиковых пакетов, до половины наполненных водой. Войдя в столовую, она огляделась вокруг и произнесла:
— Как вам, наверное, сложно, дорогуша, содержать такой большой дом в должном порядке. Ах, как же мы нуждаемся в постоянном присутствии Всемогущего Спасителя, даже при выполнении самых мелких женских обязанностей!
Мистер Флашпул, который удивительно похож на старые чёрно-белые фотографии знаменитого женоубийцы Криппена, открыл рот и глубоким замогильным голосом провозгласил:
— Да и аминь!
С той минуты Энн не сказала почти ни одного слова. Миссис Флашпул долго и подробно рассказывала нам, как она обратилась от мирских дел и похотей, будучи омытой драгоценной кровью Агнца, и как, благодаря этому, сумела отвернуться от всего, что когда-то делала «во плоти». Все её слова отдавали какой-то сыростью. От вина она отказалась, твёрдо провозгласив, что христианам вообще стыдно держать в доме такую гадость, поскольку употребление алкоголя приводит ко всякого рода невоздержанности. Тут мистер Флашпул издал ещё одно гнусавое «да и аминь!» К предложению выпить кофе они тоже отнеслись неодобрительно, назидательно сообщив нам, что кофеин имеет свойство нездоровым образом стимулировать организм.
Джеральд с совершенно серьёзным лицом спросил у миссис Флашпул, любила ли она купаться и загорать на пляже, когда была ещё во плоти. Она пылко ответила, что её физическая плоть больше никогда не возбудит ни в одном мужчине чувственной страсти и похотливых желаний.
Мистер Флашпул широко открыл рот, чтобы сказать «да и аминь!», но передумал и снова его закрыл.
Дальше миссис Флашпул с горящими глазами заговорила об опасностях оккультизма и вскоре так распалилась, что в уголках её рта выступила пена, которую ей пришлось вытереть красной бумажной салфеткой.
Обрадовался, когда около десяти вечера они, наконец-то, засобирались домой. Уже выйдя за порог, миссис Флашпул повернулась к Энн и сказала:
— Большое спасибо за угощение, дорогуша. Теперь вы должны прийти к нам, чтобы поужинать по-настоящему.
Из-за закрытой двери мы услышали ещё одно, последнее «да и аминь!», произнесённое мистером Флашпулом на пути к своей еженощной участи.
Я посмотрел на Энн и сказал:
— Ну и что ты думаешь?
У неё редко бывает такой угрюмый вид.
— Что ж, — сказала она, — надо отдать им должное: они определённо вызывают у слушателей рвотный рефлекс. Я иду спать — во плоти. Ты идёшь?
— Да, — ответил я. — Да и аминь!

Пятница, 31 января

Сегодня снова зашёл в клуб, послушать «Дурные вести для дьявола». Джеральд говорит, что Элси (флейта) и Уильям (вокальная истерия) без ума друг от друга. Надо сказать, что любовь нисколько не угасила его творческий пыл. Когда он поёт, слова всё равно выскакивают из него, как крысы из горящего сарая. Позже он поведал мне, что если Господь уготовил ему путь всемирно известной рок-звезды, то он готов повиноваться Божьей воле, даже если для этого ему придётся путешествовать по всему миру, останавливаться в шикарных отелях и зарабатывать баснословные деньги. Есть только одно препятствие: его отец хочет, чтобы он занял своё место в семейном деле и начал продавать фрукты и овощи в их магазинчике на Хай-стрит.
Сказал, что если всю оставшуюся жизнь ему придётся продавать бананы и капусту толстым старушенциям, то лучше уж умереть прямо сейчас.
Юная Элси, вместе со мной слушавшая его излияния, вспыхнула от сочувственного негодования и сказала, что останется с Уильямом и будет преданно поддерживать его «до самой смерти». И потом, всё равно они оба ощущают ведение и волю Господа на то, чтобы превратить «Дурные вести для дьявола» в одну из самых выдающихся христианских рок-групп всех времён и народов.
Почувствовал себя польщённым из-за того, что они доверили мне свои сокровенные мысли и чувства. Однако потом, по дороге домой Джеральд сказал:
— Ты уж извини, пап, что тебе пришлось выслушивать все эти глупости. Только и ждут, пока им попадётся какой-нибудь доверчивый бедняга, чтобы всё это на него вывалить. Просто у них сейчас сплошной амор — ничего не соображают!
Вечером взял реванш, когда после длительных мучений объявил, что анаграмма слов «Джеральд Пласс» — «падал с ж/д рельс». Джеральд снова взглянул на меня с нескрываемым изумлением, будто опять услышал про свинью в «Лебедином озере». Но, по-моему, впечатлился. Даже очень.

Суббота, 1 февраля
Сегодня прямо с утра поехали навестить пожилую тётушку Фелицату, которая живёт в «Восьми колоколах», специальном доме престарелых для вдов морских офицеров. Энн вошла к старушке в комнату, чтобы спокойно объяснить ей, кто мы такие и зачем приехали, а я остался ждать за дверью.
— Тётя, милая, здравствуй, — сказала Энн. — Это я, твоя племянница. Приехала тебя навестить. Адриан тоже здесь, стоит за дверью.
— Быть такого не может! — пронзительным голосом заявила тётушка Фелицата. — Он же, слава Богу, давно помер!
— Ну что ты, тётя Фелицата, — успокоительным тоном произнесла Энн. — Зачем так говорить? А-а, вот и он сам. Посмотри! Он тоже пришёл тебя навестить.
Когда я вошёл, тётушка чуть привстала на постели, насквозь пробуравила меня своими круглыми чёрными глазками, снова опустилась на подушку и торжествующе воскликнула:
— Ну вот, видишь! Я же тебе говорила! Я же сказала, что он умер!
Немного рассердился. Наклонился прямо к ней и громко сказал:
— Тётушка, это я! Адриан! Я живой!
Она посмотрела на меня секунды две, а затем хладнокровно произнесла:
— Знаешь, Энн, лучше бы тебе его кремировать, пока запах не пошёл.
Решил, что дальше пробовать бесполезно, и не сказал больше ни слова, пока мы не ушли. Всё-таки тяжело находиться в одной комнате с человеком, который убеждён, что ты — труп.

Воскресенье, 2 февраля

Вчера долго не мог заснуть. Думал о том, что будет, если я, как тётушка Фелицата, окажусь в доме престарелых и умру в полном одиночестве. Мне ужасно захотелось разбудить Энн и Джеральда, усесться втроём в гостиной и заняться чем-нибудь уютным, домашним — хотя бы поиграть всем вместе в «Монополию» или в лото. В тот момент я с радостью готов был отказаться даже от вечной славы и воскресения из мёртвых, если бы можно было навсегда оставить всё так, как есть. Не хочу умирать.
Если бы я знал, что сегодня службу ведёт Джордж Фармер, ни за что бы не пошёл в церковь. Для начала он громогласно обратился к нам глубоким, проникновенным голосом человека, успевшего до завтрака принять от Господа тридцать шесть новых откровений.

Джордж: Доброе утро!
Община (вяло): Доброе утро.
Джордж (не удовлетворившись): Я сказал ДОБРОЕ УТРО!!!
Община (нечеловеческим усилием заставив себя слегка повысить громкость): Доброе утро!
Джордж: Радуетесь ли вы сегодня утром?
Община (полузадушенно блея, словно стадо овец, страдающих расстройством желудка): Да-а-а...
Джордж: Что-то я не слышу радости в вашем голосе. Спрашиваю ещё раз: РАДУЕТЕСЬ ЛИ ВЫ СЕГОДНЯ УТРОМ?!!
Община (внезапно перепугавшись при мысли о том, что недостаток громкости — это грех): ДА-А-А!!!
Джордж: Ну вот, это уже лучше! Рады ли вы тому, что пришли сегодня в Дом Господень?
Община (окончательно усвоив игру): ДА-А-А!!!
Джордж (шутливо приставив ладонь к уху): И куда вы надеетесь однажды попасть?
Община (за исключением одного): НА НЕБЕСА!!!
Тинн: НА БАГАМСКИЕ ОСТРОВА!!!
Пауза. Все смотрят на Тинна.
Тинн: Ой, простите!.. НА НЕБЕСА!!!

В знак признательности передал Леонарду предпоследнюю фруктовую тянучку. Как говорится, нет больше той любви...
Перед сном повернулся к Энн и сказал:
— Знаешь, я тут подумал про смерть, небеса и всё такое...
— И? — спросила Энн, громко зевнув.
— И решил, что вообще ничего в этом не понимаю.
Энн утомлённо улыбнулась.
— Ну что ж, дорогой, по крайней мере, ты последователен.
Это что, комплимент? Энн уже полчаса как заснула, а я всё сижу и думаю.
Ведь это хорошо — быть последовательным. Разве нет?

Понедельник, 3 февраля

Я не хочу умирать.
Сегодня Джеральд пригласил в гости Вернона Ролингса и Уильяма Фармера. Они все молодые. Даже не думают о смерти. Уильям Фармер вообще думает только о своей рок-группе и о последней стычке с отцом. Оказывается, в прошлую субботу Джордж на полчаса оставил его одного в магазине, поручив ему написать большое объявление и прикрепить его возле прилавка с фруктами и овощами. К сожалению, Уильям так отвлёкся, глядя на то, как Элси распаковывает ящики с дынями, что нечаянно пропустил одно важное слово, и, вернувшись, Джордж увидел на улице возле своего лотка небольшую толпу людей, которые радостно хватали фрукты и изо всех сил сдавливали их в ладонях. Когда Джордж гневно вопросил, в чём дело, крохотная пухлощёкая девчушка, сжимавшая в одном кулаке сливу, а в другой персик, кивнула в сторону вывешенного объявления и сказала:
— Сказано, что можно! Вон там!
Объявление гласило:
«Убедительная просьба — мять фрукты!»
Уильям сказал, что когда его отец ворвался в подсобное помещение, где они с Элси пересчитывали друг у друга зубные пломбы, и заорал: «Там нет “не”! Без “не” получается, что надо мять! Почему ты забыл написать “не”?», он подумал, что папа окончательно свихнулся. В довершение ко всему Элси, которая всегда была довольно темпераментной, пусть и несколько безрассудной особой, упёрла руки в бока, посмотрела Джорджу прямо в глаза и воинственно сказала: «Теперь, мистер Фармер, у вас есть возможность на деле доказать, что вы христианин!»
Бедный Джордж! Сдаётся мне, что я вряд ли повёл бы себя по-христиански, если бы покупатели передавили все мои фрукты. Но, по-видимому, к воскресенью у него всё наладилось. По крайней мере, ему нравится думать о том, что однажды он умрёт и попадёт на небеса. Позвонил Ричарду Куку и спросил, что его больше всего радует при мысли о небесах. Он откашлялся, переключаясь на религиозный режим, и солидно произнёс:
— Больше всего я радуюсь тому, что у меня будет возможность прославлять и любить Господа всю вечность. Разве бывает радость выше и больше этой?
Ну, конечно, тут я полностью согласен... Это понятно. Без вопросов.

Вторник, 4 февраля

Меня всё ещё одолевают тоскливые мысли о смерти. Постоянно оглядываюсь и смотрю на старые, знакомые вещи и лица, а потом пытаюсь представить вместо всего этого нечто вроде нашей воскресной службы с той разницей, что продолжаться она будет не полтора часа, а всю вечность. Джеральд попытался меня утешить. Сказал, что нашёл подтверждение тому, что на небесах мы будем играть не только на арфах, потому что если составить анаграмму словосочетания «дорога к небесам», получается «А Гобсек — на домре!»
Почти что улыбнулся.

Среда, 5 февраля

Может, на самом деле я вовсе не христианин? Не хочу умирать!
Не хочу на небеса. Но и в ад тоже, конечно же, не хочу. Спросил у Энн, как она считает: понравится мне на небесах или нет.
— Только если там тебе выделят отдельный уголок, в котором можно сидеть, вздыхать и жаловаться на судьбу, — сказала она.
Прелестно! Когда это она слышала, чтобы я жаловался?

Четверг, 6 февраля

Сегодня после группы зашёл Фрэнк Брэддок. Просто позвонил в дверь, вошёл прямо в гостиную и плюхнулся в кресло. Так и не знаю, христианин он или нет, даже после того, что случилось дальше. В дверь снова позвонили, и через пару секунд вошла Энн в сопровождении миссис Флашпул, которая сказала, что, придя домой после группы, обнаружила исчезновение одного небольшого интимного предмета, а так как она не знала, скоро ли у Энн найдётся время снова прибраться, то решила быстренько вернуться и посмотреть, не завалилась ли её пропажа за диванную подушку, чтобы не полагать искушений ни на чьём пути. Уж не знаю, что за предмет она искала, но ни за подушками, ни под диваном его не оказалось, и она переключила своё внимание на Фрэнка Брэддока, который благодушно посматривал на неё из облачка сладко пахнущего табачного дыма.
— Мистер Брэддок, — сказала она, неодобрительно поджимая губы, — разрешите узнать, принадлежите ли вы к числу избранных?
Брэддок несколько секунд молча смотрел на неё, а потом медленно поднялся из кресла и заговорил совершенно серьёзно и с поразительным достоинством.
— Мадам, — сказал он, — я являюсь членом М.К.К.
— И что же это такое, М.К.К., позвольте вас спросить?
— Это Марилебонский крикетный клуб, мадам, — ответил Брэддок тоном глубочайшей почтительности.
На мгновение миссис Флашпул растерялась, но потом снова собралась с духом, слегка встряхнула чёрные пластиковые мешки и возобновила наступление:
— Тогда позвольте спросить вас, мистер Брэддок, каким образом членство в этом клубе поможет вам в тот день, когда вы предстанете перед престолом великого Судии, где всё плотское утратит всякое значение?
— Членский билет М.К.К, мадам, в любое время и навсегда обеспечивает мне доступ на Королевскую трибуну, куда действительно могут попасть только избранные, — ответил Брэддок, не отводя от неё пристального взгляда.
Миссис Флашпул с усилием попыталась чем-нибудь на это ответить, но было ясно, что она потерпела сокрушительное поражение — а ведь за трубку она ещё и не принималась! Она поспешно пробормотала что-то вроде вежливого извинения и убралась. Закрыв за ней дверь, Энн довольно улыбнулась, а Фрэнк снова задымил трубкой, уютно устроившись в кресле.
Когда он собрался уходить, я спросил:
— Вы ведь, однако, так и не сказали мне, христианин вы или нет.
— А вы угадайте! — снова сказал он, как и в прошлый раз.
Позднее я спросил у Энн, что она думает по этому поводу: христианин он или нет. Она рассмеялась так, словно была не в силах больше сдерживаться:
— Смешной ты человек! — сказала она. — Ну, конечно, христианин!

Пятница, 7 февраля

Всё ещё не хочу умирать, несмотря на совершенно абсурдный, смехотворный вечер, который мне только что пришлось пережить.
Когда я пришёл с работы, позвонила Элси Берлесфорд. Сказала, что на прошлой неделе я проявил такую чуткость и отзывчивость, что она решила попросить меня поговорить с отцом Уильяма насчёт его жестокого обращения со своим единственным сыном. Напомнил ей, что у Уильяма есть двое братьев. «Ну, тогда с одним из его единственных сыновей!» — сказала она.
Честно говоря, мне было даже приятно, что она обратилась ко мне за помощью. Обещал сделать, что могу. Она сказала спасибо и попросила ничего не говорить Уильяму о её звонке, потому что он такой независимый и смелый и вряд ли захочет принимать чужую помощь.
Через пять минут позвонил Уильям и попросил меня поговорить с его отцом насчёт сегодняшней репетиции. Как выяснилось, в качестве наказания Джордж на две недели запретил ему всю музыку. Может, мне удастся уговорить его передумать? Только большая просьба: ничего не говорить об этом Элси, ведь она такая ранимая и её лучше не расстраивать. Обещал, что попробую. Почувствовал себя кем-то вроде лауреата Нобелевской премии мира.
Через десять минут в дом с грохотом ворвался Джеральд, чтобы попросить меня поговорить с отцом Уильяма насчёт сегодняшней репетиции. Не дожидаясь ответа, бросил мне: «Спасибо, пап!» и выскочил за дверь. Через секунду снова влетел на кухню и попросил ничего не говорить Уильяму и Элси, чтобы они не подумали, что он вмешивается. Тут же опять выскочил за дверь, крича во всё горло: «Пока, пап! Ты настоящий друг! Увидимся!»
Как только дверь за ним захлопнулась, затрещал телефон. Это была Энн. Она поехала в магазин, но по дороге остановилась, чтобы позвонить мне. Оказалось, она только что случайно встретилась с Элси Берлесфорд, и та рассказала ей о несчастьях Уильяма.
— Бедняжка Элси была почти в истерике, — сказала Энн. — Адриан, милый, Джордж очень тебя уважает. Может, ты ему позвонишь, поговоришь с ним? Да, кстати, не говори, пожалуйста, Элси о том, что я всё тебе рассказала. Она просила никому ничего не говорить, а ты ведь знаешь, как она на всё реагирует! Ну ладно, милый, я пойду. Скоро вернусь.
Положив трубку, я уставился на телефон в каком-то изумлённом оцепенении. Однако изумление моё только усилилось, когда он зазвонил снова. Это был Эдвин, отец Элси. Сказал, что Элси только что высказала ему довольно категоричное мнение насчёт того, что Джорджу Фармеру необходимо получить освобождение от духа гнева и нетерпимости, и потребовала, чтобы её отец, будучи старшим пресвитером церкви, немедленно этим «занялся».
— Только ты ведь и сам понимаешь, — вздохнул Эдвин, — что дело здесь не в каком-то там духе. Просто Джордж человек вспыльчивый, горячий, вот его иногда и захлёстывает. В конце концов, Уильям действительно немного виноват. Короче, я вот что звоню: вы ведь с Джорджем прекрасно ладите, так, может, ты с ним поговоришь, остудишь его маленько? Иначе я за Элси не ручаюсь. Глядишь, ещё заявится к Фармерам с осиновым колом и связкой чеснока. Да,.. и я бы очень тебя попросил: не говори никому, что я звонил, ладно? Элси только мне рассказала, да и то под большим секретом. Договорились?
— Да, но...
— Вот и славно. Ну, тогда пока, до воскресенья!
Когда я положил трубку, моим единственным утешением была мысль о том, что больше не осталось ни одного человека, который мог бы мне позвонить. Совершил роковую ошибку, решив принять ванну. Не успел я погрузиться в горячую воду и с облегчением выдохнуть блаженное «а-а-а!..», как этот треклятый аппарат опять затрезвонил. Выскочил из ванной, завернувшись в полотенце, с твёрдым намерением дать быстрый и твёрдый отпор очередному члену фан-клуба Элси Берлесфорд, кем бы он ни оказался. Это она-то ранимая? Судя по всему, что я о ней знаю, она такая же ранимая, как лавина на горном склоне! Поднял трубку.
— Алло! Это ты, Адриан? Я не помешал?
— Привет, Джордж, — ответил я. — А я как раз собирался тебе позвонить насчёт...
— Слушай, старина, — прогудел Джордж, — будь другом, сделай доброе дело! Видишь ли, какая штука... Я тут на днях погорячился — Уильям, болван этакий, забыл написать «не», и без «не» всё получилось наоборот... Короче, я рассердился и сказал, что запрещаю ему две недели ходить на репетиции, а теперь думаю, что это, пожалуй, чересчур. В общем, я бы пошёл на попятную, но так, чтобы он не думал, что им удалось меня разжалобить. Вот я и звоню...
— Ну?
— Хотел тебя спросить: если ты не против, я бы сказал Уильяму, что это ты уговорил меня его отпустить. А? Ты как, не возражаешь?
— Нет, — ответил я. — Валяй, говори. Ладно, пока.
Вернулся в слегка подостывшую ванну и сказал Богу:
— А ведь верно говорят, что пути Твои неисповедимы!
Позднее заглянул в клуб. Когда Уильям закончил, по своему обыкновению, изображать человека, которому уронили бетонную плиту сразу на обе ноги, Элси подошла ко мне и уставилась на меня распахнутыми глазами, в которых светилось неподдельное восхищение.
— Знаете, мистер Пласс, кого вы мне напоминаете? — спросила она.
«А-а! Вот оно! — подумал я. — Знаменитый лауреат Нобелевской премии мира пожинает свои лавры!» Ничего, небольшая доля восторженного обожания ещё никому не повредила.
— Кого? — спросил я вслух.
— Черепашек-ниндзя, — сказала Элси.

Суббота, 8 февраля

Решил пойти в христианский книжный магазин и поискать что-нибудь про сомнения и замешательства. Когда я обратился к продавцу, он переспросил: «Сомнение?» таким тоном, словно я попросил у него мешок древесного угля. Наконец отыскал в заднем ряду секции «Христианское слесарно-водопроводное дело» аудиокассету под названием «Краткий коррекционный курс для колеблющихся католиков». Автор — д-р Уильям Уорплдон или, как его ещё называют, «Уиндолен Уорплдон». Вечером сел послушать. Очень надеялся услышать ясное и чёткое учение насчёт небес, смерти и всего остального, о чём я последнее время так много думаю. Кассета началась так:
«Меня зовут доктор Уорплдон. Приветствую тебя, колеблющийся брат или сомневающаяся сестра. Мой курс разделён на три раздела, первый из которых состоит из двух частей. Часть «А» будет, в свою очередь, рассматриваться с четырёх точек зрения, первую из которых можно подразделить на две секции. Начальная из них разбивается на четыре основные категории, начиная с многоаспектной темы, причём главный её аспект будет обозначаться шестью заголовками, и на первый из них мне хотелось бы посмотреть с двух сторон, одна из которых состоит из пяти компонентов, из коих первый естественным образом подразделяется на семь частей, начиная с введения, включающего в себя три главных момента, относящихся к первой части заглавного пункта на начальной стадии первого утверждения развёрнутого шестиступенчатого аргумента, посвящённого теме колебаний, сомнений и замешательства в церкви...»
Должно быть, я проснулся от щелчка магнитофона. Боюсь даже думать о том, как Уорплдон разговаривает с теми, кто не страдает от сомнения и замешательства и всё прекрасно понимает.
Кое-как дотащился до кровати, чувствуя себя жалким и несчастным. Энн спит, с ней не поговоришь. Джеральд оставил у меня на подушке записку, где сказано, что если составить анаграмму слов «райские врата», получается «край сети и рва», и теперь он тоже крепко спит.
Только я не сплю. Я и Бог.
Помоги мне, Боже! Я ничего не понимаю!

Воскресенье, 9 февраля

Сегодня к нам в церковь опять приходил тот самый монах. Эдвин попросил его ответить на наши вопросы. Убрал тянучки в карман, даже не открыв упаковки. Отец Джон выглядел бледным и усталым, но на минуту я всерьёз подумал, что за его спиной, должно быть, зажгли софит, потому что мне показалось, что вся его фигура словно бы светится. Он сидел перед нами на стуле и молча ждал.
Первый вопрос задала миссис Флашпул.
— Мне кажется весьма странным, ваше преподобие — вы уж извините, но, придерживаясь библейских принципов, я не могу называть вас отцом, — что в своей предыдущей проповеди вы практически не упомянули о Божьем суде по отношению к грехам, совершённым во плоти. Хотя, быть может, вы не ощущаете себя грешником?
Отец Джон моргнул.
— Да что вы! Я — сущий негодяй, — объявил он с энтузиазмом, — но я всё время ощущаю, что меня простили, простили от всей души. Видите ли, Бог очень меня любит, так же сильно, как и вас. Ведь это не мы сами, а Он задумал нас спасти.
Он показал на миссис Флашпул и продолжал:
— Если бы вы совершили самый непристойный грех со всеми людьми, живущими на вашей улице, но потом пришли к Богу и сказали: «Боже, мне правда, искренне, от души стыдно и горько за всё содеянное, и я прошу у Тебя прощения», Он тут же ответил бы: «Прекрасно! Тогда давай начнём всё сначала!» Правда, замечательно?
Миссис Флашпул, которая, по-видимому, безуспешно пыталась переварить мысль о том, как она совершает непристойный грех со всеми своими соседями, плеснулась на своё место с таким видом, будто у неё перехватило дыхание.
Леонард Тинн наклонился ко мне и шепнул:
— Он верит совсем не в такого Бога, как я. У него Бог хороший!
Неожиданно поднялся на ноги. Почувствовал себя так, будто мне лет шесть, не больше.
— Мне не хочется умирать...
— Конечно, — ответил отец Джон. — Мне тоже не хочется. Жизнь — прекрасная штука. Уверен, что Иисусу тоже не хотелось умирать. У Него ведь были друзья, родные, удивительный мир вокруг, смех, слёзы, работа — я ничуть не сомневаюсь, что Он всё это очень любил.
— Но небеса... Сама мысль о небесах кажется мне такой... Не знаю, как сказать...
— Как вас зовут? — спросил монах.
— Адриан.
— Скажите мне, Адриан, чем вы больше всего интересуетесь? Что вам больше всего нравится — на самом деле?!
— Крикет.
Не собирался говорить правду. Само вырвалось.
— Значит, — кивнул отец Джон, — для вас, Адриан, Богу придётся сделать небеса по крайней мере такими же интересными и увлекательными, как выигрыш сотни в матче против Австралии на стадионе «Лордс». Кстати, это ваша жена, рядом с вами?
Энн улыбнулась и кивнула.
— Так что, если Адриан вдруг рухнет на землю от сердечного приступа и будет на грани жизни и смерти, теперь вы знаете, что делать.
— Ага, — рассмеялась Энн. — Быстренько нацеплю на него пару щитков.
Почувствовал себя так, будто кто-то распахнул окна и впустил свежий воздух в душную комнату. Вернувшись домой, мы мирно и вкусно пообедали. Я пригласил Леонарда, который притащил с собой целых три бутылки вина! Мы с Энн, зная его проблемы с алкоголем, постарались выпить как можно больше, чтобы ему ничего не досталось. Леонард остался трезвым, на Энн вино как будто и вовсе не подействовало, а вот я оказался в положении футбольной команды, за которую болеет Джеральд: сплошные неуверенные попытки хоть как-то подняться и сохранить своё достоинство, так и не увенчавшиеся успехом.

Понедельник, 10 февраля

Весь день чувствую себя совершенно счастливым!
Всё ещё не хочу умирать, но почему-то знаю, что всё будет в порядке.
Настоял на том, чтобы вечером мы все вместе сходили в кино. В кинотеатре выяснилось, что сегодня идёт только два фильма: «Исповедь сумасшедшего помидора» и «Одинокий енот по кличке Счастливчик».
Сразу возвращаться домой нам не захотелось, и мы выбрали енота. Нам с Энн даже понравилось, но Джеральд сказал, что почти весь фильм составлял свежую анаграмму и выяснил, что из имени Андрея Тарковского получается «райский кров Данте».
Слава Богу, что никто из посторонних никогда не увидит этого дневника.

Вторник, 11 февраля

Сегодня по дороге домой встретил мистера Ламбертона-Пинкни, который возглавляет в нашей общине небольшую группу под названием «Усеки и пресеки». Они всё время ищут, что бы ещё такое запретить. Мистер Ламбертон-Пинкни (который настаивает, чтобы все и всегда называли его полным именем) сообщил, что их группа как раз собирается устроить себе ежегодный «культпоход», но пока они не решили, что это будет за мероприятие.
Рассказал ему про нашу вылазку в кино.
— В первом зале как раз идёт «Исповедь сумасшедшего помидора», — сказал я. Мистер Ламбертон-Пинкни вздрогнул и в ужасе поморщился. — А во втором зале показывают один фильм... в общем, про природу.
— Хм-м-м... — в раздумье протянул он. — Может быть, это нам и подойдёт. А вы уверены, что он... не вызовет смущения у благочестивой аудитории?
— Вполне, — заверил его я. — Мы с Энн и Джеральдом только вчера его смотрели. Обыкновенный фильм про дикие, неприрученные создания, которые развлекаются себе на лоне дикой природы.
Мистер Ламбертон-Пинкни сказал, что, пожалуй, сводит на него членов своей группы в пятницу вечером.
— А вы абсолютно уверены, — спросил он, прощаясь, — что этот фильм соответствует христианским стандартам?
— О, да, не волнуйтесь, — беззаботно откликнулся я. — Он совершенно безобидный.

Среда, 12 февраля

Утром позвонил Эдвин и сказал, что через две недели в среду будет особое служение исцеления, на которое он пригласил проповедника из северного графства. Количество мест ограничено, так что не хочу ли я зарезервировать места для нас троих? Сказал ему, что перезвоню через пару минут. Улёгся на пол в прихожей, упираясь ступнями во входную дверь, и, немного повозившись, выяснил, что ноги у меня совершенно одинаковой длины. Жаль, что при этом я не заметил Энн и Джеральда, выглядывающих из кухни. Я стал бы очень богатым человеком, если бы получал по десять фунтов всякий раз, когда на их лицах появляется выражение сострадания пополам с беспокойством.
Джеральд вышел в прихожую и небрежным, отстранённым тоном профессионального психиатра сказал:
— Не беспокойся, пап. Мы никому не расскажем о том, что ты не хотел бы выносить за пределы этого дома.
Вот ведь поросёнок! Он явно знал, что у этого поступка есть разумное объяснение! Рассказал ему про звонок Эдвина.
— Понимаешь, — сказал я, — сейчас почти все эти служения исцеления сводятся к одному и тому же: большинство больных вдруг обнаруживает, что у них одна нога короче другой и, оказывается, как раз в этом и заключаются все их несчастья. Вот я и решил сначала проверить, всё ли у меня в порядке.
— И что? — спросила Энн, которая тоже вышла из кухни.
— По-моему, они одинаковые. Так что можно звонить Эдвину и говорить, что мы придём.
— А если бы одна оказалась короче? — спросил Джеральд с ещё более озадаченным лицом.
— Тогда я, конечно же, никуда бы не пошёл, — терпеливо объяснил я, стараясь не выходить из себя.
— Чтобы не исцелиться? — недоверчиво переспросила Энн.
— Ну да! Это же так неловко, исцеляться у всех на виду!
Позвонил Эдвину, попросил его оставить нам три местечка, а потом пошёл на работу, спинным мозгом чувствуя, что Энн с Джеральдом всё ещё стоят в прихожей, обалдело глядя мне вслед.
Я уже и раньше замечал, что оба они не всегда понимают всё с первого раза, особенно Джеральд. Например, недавно он пытался убедить меня, что бензин лучше покупать на другой автозаправке, чуть дальше от нашего дома, потому что там цена за галлон на несколько пенсов меньше. Я же напомнил ему, что обычно просто покупаю бензина на пять фунтов, и поэтому разница в цене на один галлон никак на меня не повлияет. Но таких упрямцев, как Джеральд, ещё поискать! В конце концов, он повалился на пол и начал в бессильной ярости колотить кулаками диванные подушки. Никак не мог признать своей неправоты. Ну ничего, он ещё совсем мальчик. Научится.

Четверг, 13 февраля

Сегодня на группу пришла Глория Марш. Появляется у нас нечасто.
Очень привлекательная молодая вдова.
Это, конечно же, вовсе не означает, что она мне нравится в таком смысле, хотя, по-моему, она ко мне несколько неравнодушна. Стоило ей показаться в дверях, как Джеральд наклонился к моему уху и прошептал:
— Давай, пап, втягивай скорее живот: Глория пришла!
Что за глупости!
Во время обсуждения Дорина Кук (уже не помню почему) спросила у старой миссис Тинн, знает ли она что-нибудь про ревматические заболевания и их лечение. Та возмущённо фыркнула и сказала, что её первое и последнее романтическое увлечение случилось лет пятьдесят назад, а то и больше. Все засмеялись, но Глория заговорщически мне подмигнула! Попытался сделать вид, что шокирован и совершенно не одобряю подобного поведения, — но так, чтобы при этом оставаться в её глазах вполне милым и располагающим к себе человеком. По-моему, получилось не очень. Позднее почувствовал себя ужасно неловко, когда Глорию попросили описать сущность христианского прощения, и она сказала, что прощать — это значит поворачиваться к человеку другой щекой, когда он только что отшлёпал тебя по попке. И хотя на меня она вовсе не смотрела, я почему-то почувствовал, что жутко краснею. Надеюсь, никто не заметил.
После группы Глория прямиком направилась ко мне и тут же начала задушевно поверять мне свои беды и несчастья, особенно насчёт огромного счёта за телефон, который она никак, ну просто никак не может оплатить. Внезапно сообразил, что могу ей помочь. Быстренько сбегал наверх, выписал чек и протянул его Глории, когда она уходила. Проводив её, отправился на кухню и рассказал обо всём Энн.
— Видела бы ты её лицо! — сказал я. — Удивление — это не то слово.
— Ничуть не сомневаюсь, что не то, — ответила Энн и, как мне показалось, довольно язвительно.
Позднее Глория позвонила (попросив оператора записать разговор на наш счёт), чтобы снова поблагодарить меня за деньги. Назвала меня сладким зайчиком.
— Интересно, почему ты никогда не называешь меня сладким зайчиком? — в шутку спросил я у Энн.
— Потому что, милый, ты совсем на него не похож, — ответила она.

Пятница, 14 февраля

Проснулся в шесть утра и с ужасом вспомнил, что сегодня День святого Валентина. Постарался как можно тише натянуть на себя свитер и брюки, кое-как выполз из дома и, пошатываясь, побрёл к круглосуточному магазину за углом.
Там уже толпилась небольшая кучка измученных, небритых мужей, перебирающих оставшиеся открытки. В итоге, мне досталась открытка, на которой была нарисована огромная рыжая корова, оглядывающаяся назад со словами «Люблю тебя!» Внутри было написано: «От темени до вымени!»
Открыв её за завтраком, Энн улыбнулась и сказала:
— Ах, дорогой, ты неисправимый романтик! Интересно, сколько же времени ты искал для меня именно эту открытку?
Но она не рассердилась, а только посмеялась. Подарила мне чудесную открытку и долгий, медленный поцелуй над тарелкой с бутербродами. Нас прервал Джеральд, заскочивший на кухню за чаем.
— Смотри, пап, — сказал он, — у тебя галстук сейчас будет «как сыр в масле кататься».
Сам он получил огромную, дорогую открытку с большущим бархатным сердцем спереди. Внутри были ручкой нарисованы сотни две крохотных сердечек и поцелуйчиков, но никакой подписи.
— И кто же твоя тайная обожательница, а, Джеральд? — спросил я.
— Должно быть, это коллективное подношение от всех местных девчонок, — небрежно ответил он, но я-то видел, что он доволен. У Джеральда ещё никогда по-настоящему не было девушки, хотя я, в общем-то, не слишком этим обеспокоен.
Чего тут беспокоиться? Нечего. Я и не беспокоюсь.
Вечером был немало удивлён, увидев, что после репетиции Элси решила пойти домой с Джеральдом, чтобы «помочь ему нести гитару». Надеюсь, та девочка, что послала Джеральду открытку, не видела их вместе. А то ещё подумает что-нибудь и не станет больше обращать на него внимания. Весьма неосмотрительно со стороны Элси ходить с Джеральдом, если она так любит своего Уильяма.

Суббота, 15 февраля

Проснулся с редким ощущением того, что жизнь хороша и всё, по большому счёту, в порядке. После завтрака Энн попросила меня сходить в булочную за хлебом. По дороге домой с удовольствием подумал, что, хотя время от времени я, конечно, делаю всякие глупости, в общем и целом у меня всё выходит очень даже неплохо.
Несмотря на холод, ощутил внутри приятное тепло.
Неприятно удивился, когда, подойдя к двери и заглянув в окно, увидел в гостиной мистера Ламбертона-Пинкни. Он сидел в самом неудобном нашем кресле, и вид у него был чрезвычайно угрюмый.
Укрылся в гараже и какое-то время пытался занять себя чтением спортивных новостей в газете десятилетней давности, надеясь, что он потеряет терпение и уйдёт. Но в гараже было так холодно, что мне пришлось войти в дом. Последние ошмётки приятного тепла мигом улетучились, когда Энн, открывшая мне дверь, яростно прошипела:
— Ну что ты за осёл! Где была твоя голова? Почему ты не проверил, какой фильм идёт в пятницу? Не понимаю, почему ты ведёшь себя, как тупой болван?
Тут же сообразил, что, наверное, произошло нечто непоправимое.
Мистер Ламбертон-Пинкни обратился ко мне с видом графа Дракулы из старых чёрно-белых ужастиков.
— Согласно вашей рекомендации, мистер Пласс, — угрожающе изрёк он, — члены нашей небольшой группы во главе со мной посетили один из сеансов во втором зале местного кинотеатра. Поскольку мы немного запаздывали, билеты нам пришлось покупать в некоторой спешке, и мы не успели просмотреть сопутствующую фильму рекламную продукцию. В конце концов…
Он пригвоздил меня к полу уничтожающим взглядом.
— В конце концов, наш брат уверил нас, что этот фильм вполне соответствует христианским стандартам.
Я нервно кашлянул:
— И... и что это был за фильм? Ну... тот, что вы смотрели?
Мистер Ламбертон-Пинкни собрался с духом:
— Этот фильм, мистер Пласс, назывался «Горячие бёдра в мокрой траве».
Попытался, как мог, объясниться, и попросил прощения. Мистер Ламбертон-Пинкни, хоть и со скрипом, но принял мои извинения и наконец-то ушёл. Дойдя до дороги, он подозрительно посмотрел направо и налево, словно боялся, что его собьёт с ног какая-нибудь непристойность.
— По крайней мере, пап, во всём этом есть одно утешение, — философски заметил Джеральд, всё это время подслушивавший за дверью. — Ты ведь сказал этому мистеру Чего-то-там-Блинкни, что фильм будет про дикие, неприрученные создания, развлекающиеся на лоне дикой природы.
— И что?
— Судя по всему, что я слышал про «Бёдра в траве», он как раз про это и есть.
— Ты хлеб принёс? — крикнула Энн с кухни.
На секунду задумался и крикнул в ответ:
— Он в гараже.
Энн вышла в прихожую и непонимающе уставилась на меня.
— Пап, тебе всё равно не удастся верой загнать нашу машину в хлебницу, можешь даже не стараться! — мягко сказал Джеральд.
— Хлебница! — проворчала Энн, возвращаясь на кухню. — Когда-нибудь он верой нечаянно засадит себя в психушку, помяни моё слово...

Воскресенье, 16 февраля

Жаль, что порой трудно понять, какие мысли — просто мысли, а какие — откровение от Бога. Сегодня, пока я читал Библию и молился, у меня вдруг возникла одна мысль. Внезапно вспыхнула в голове и всё.
«Купи себе древесную лягушку и назови её Кайзер Билл».
Если подумать, полная чепуха, но с чего бы таким словам вдруг появляться в голове ни с того, ни с сего? Хотел посоветоваться с Энн и Джеральдом, но потом решил (особенно после вчерашнего), что тем самым только вызову новый поток ехидных шуточек, как Ричард со своим кальмаром. На всякий случай записал мысль на клочке бумаги и убрал во внутренний карман пиджака. В конце концов, никогда не знаешь: вдруг в этом что-то есть?
Пошли в церковь.
Оказывается, сегодня должен был проповедовать Ефраим Тренч, один из местных фермеров.
Обычно он проповедует всего раз или два в год. Очень милый, симпатичный старикан, но вечно как раскатится часа на полтора, а потом вспоминаешь — вроде и не сказал ничего.
Сегодня после поклонения Ефраим подошёл к кафедре, вытащил огромный серебряный брегет на цепочке, сверил его со стенными часами, ещё раз сверил их с часами Эдвина, ещё раз для верности сверил их с ультрасовременным цифровым хронометром Вернона Ролингса (как говорит Джеральд, такие часы, наверное, способны приготовить обед на шесть персон, если знать, какие кнопки и в каком порядке нажимать). Затем он торжественно положил свой брегет на кафедру и вытащил из брючного кармана гигантский носовой платок размером с простыню.
Угостил присутствующих таким виртуозно исполненным сморканием, какого в нашей церкви ещё никто и никогда не слышал. Сморкался чуть ли не целый час. Прекрасная имитация выступления ансамбля духовых инструментов — от длинных и пронзительных трубных звуков до глубоких и гнусавых переливов вроде тубы. Наконец, он запихнул свой необъятный платок обратно в карман и совсем было собрался открыть Библию, как вдруг настенные часы пробили одиннадцать, и Ефраим, терпеливо сосчитав удары, опять взялся за свои карманные часы, что-то там подкрутил, добиваясь безукоризненной точности, и только тогда снова положил их перед собой. Пара-тройка человек, которым уже целых десять минут не на что было откликнуться радостным криком «Аллилуйя!», совсем измучились и нетерпеливо заёрзали, особенно когда на секунду всем показалось, что старый Ефраим снова полез за носовым платком. Но это была ложная тревога. С умопомрачительной неспешностью он вытащил из другого брючного кармана очки, тщательно протёр их мягкой замшевой тряпочкой и в конце концов водрузил себе на нос. Поднял свою старую, заслуженную Библию и, как учитель воскресной школы, чудом сохранившийся с прежних времён, строго оглядел собравшихся поверх очков.
— Так-с! — возгласил он. — Значит, сегодня мы с вами прочитаем один псалом. Псалом двадцать второй. Да будет благословен Всемогущий Господь, по Своей милости показавший мне, как быстро отыскивать его в Библии, и я очень рад, что сегодня мне выпала привилегия поделиться с вами этим чудным откровением. Так вот, — он переключился на слегка завывающий пророческий тон, — слушайте, дорогие мои братья и сёстры: найти двадцать второй псалом очень и очень легко, потому что Господь по Своей мудрости и всеведению поместил его сразу после псалма двадцать первого и прямо перед псалмом двадцать третьим. Аллилуйя!
Мы с Джеральдом и Энн тоже громко сказали «Аллилуйя», чтобы поддержать старика. Он хороший человек.
После службы к нам зашла Элси, посоветоваться с Джеральдом насчёт одной песни, которую она как раз пишет. Должно быть, она довольно серьёзно относится к своему творчеству, если готова ради него пропустить встречу с Уильямом. Потом Джеральд показал мне эту её песню. Начинается она так:

Сердце, полное надежды,
Лишь тебе доверю я —
Ты особенный, конечно,
Понимаешь ты меня!

Вечером сказал Энн, как это замечательно, что девочка в возрасте Элси пишет такие позитивные песни о Боге. В ответ она как-то странно на меня посмотрела. С чего бы это?

Понедельник, 17 февраля

Вечером было кое-что интересное. Случайно услышал, как у соседа звякнула калитка, выглянул из окна в прихожей (посмотреть, как там погода) и возле двери Фрэнка Брэддока увидел отца Джона, того самого монаха из церкви. Кинулся на кухню, чтобы поскорее вынести мусор, успел вовремя выскочить на крыльцо и увидел, как Брэддок, открыв дверь, радостно завопил: «Вот это да! Лопух! Глазам своим не верю! Давай, заходи скорее, дубина ты стоеросовая!»
Монах, усмехаясь и приговаривая что-то вроде: «Привет, привет, Вонючка!», прошёл в дом и закрыл за собой дверь.
Надо же!
Ближе к ночи опять стрельнуло в спину. Хоть бы хуже не стало. Обидно было бы пропустить служение в следующую среду. Хочу сам увидеть хоть одно настоящее исцеление.

Вторник, 18 февраля

После работы зашёл к Биллу и Китти Доув. Очень приятно посидели. Китти что-то нездоровится, но она всё так же тихонько светится и улыбается. Рассказал им о своих сомнениях насчёт смерти и небесной жизни, о том, как я испортил «культпоход» мистера Как-его-там-Пинкни — ну, и обо всём остальном тоже. Билл сказал, что таких людей, как я, ещё поискать, а Китти сказала, что с помощью всех этих проблем и ошибок Бог, должно быть, готовит меня для какого-то совершенно особенного дела, которое способен выполнить только я и больше никто. Надо же, никогда об этом не думал. Отправился домой с облегчённым сердцем.
Билл проводил меня до калитки и тихо сообщил мне, что на днях Китти собирается лечь в больницу на обследование, но не хочет, чтобы вокруг неё поднимали шум.
Вернувшись домой, рассказал об этом Энн и Джеральду. Потом мы втроём немного помолились и сказали «аминь» громче и дружнее, чем обычно.
Вечером пришёл Леонард, и мы с ним и Джеральдом сели играть в «Скрэббл». Как обычно, они оба постоянно ворчали на меня за то, что я слишком долго думаю, а Леонард то и дело выкладывал слова вроде «зыкюш» или «хфущец», горячо доказывая, что, согласно полному и несокращённому изданию Оксфордского толкового словаря, «хфущец» — это биологический гибрид, получаемый от скрещивания жирафа и хорька. Джеральд опротестовал это заявление на том основании, что акт спаривания между этими двумя животными геометрически невозможен, и дальше они ударились в такие вульгарные подробности, которыми я не собираюсь осквернять свой дневник, ведь он, в конце концов, предназначен для записи духовных мыслей и переживаний.
Спина всё ещё побаливает. Когда я поднимался в спальню, Джеральд сообщил, что если составить анаграмму слова «старейшина», получается «Тише! Рай сна!» Я неумеренно расхохотался и, вероятно, опять что-то там защемил.

Среда, 19 февраля

По-моему, последнее время у Джеральда какое-то ненормальное, гипертрофированное чувство юмора. Сегодня в час ночи услышал внизу шум, спустился посмотреть, что там такое, и увидел, что Джеральд сидит в гостиной, а вокруг всё усеяно обрывками бумаги с нацарапанными на них буквами. Он поднял на меня дикий, торжествующий взгляд и сказал:
— Фурия валит плошки!
Я нервно отступил на шаг.
— «Фурия валит плошки»! — воскликнул он, размахивая листком бумаги. — Анаграмма имени «Виктория Флашпул»!
Вернулся в постель. Что за глупости, честное слово!
Утром во время молитвы почувствовал настоятельное побуждение дать нашему соседу мистеру Брейну — пожилому чудаку, который когда-то играл в театре, а теперь живёт на довольно скудную пенсию, — небольшое денежное вспомоществование. Вспомнил стих в Библии, где сказано, что давать нужно тайно. Не сказал об этом даже Энн. Просто положил деньги в обычный конверт и потихоньку сунул ему в почтовый ящик, когда возвращался с работы. Немножко подождал возле калитки в надежде, что он увидит меня в окно.
Сегодня забегал Эдвин. Сообщил, что пригласил к нам в церковь проповедника из Калифорнии по имени Дуайт Хакенбекер и в воскресенье он будет проповедовать о духовных дарах.

Четверг, 20 февраля

Сегодня весь день ощущал внутри приятное, радостное тепло, стоило мне только вспомнить об удовольствии, которое, должно быть, принёс старому мистеру Брейну мой маленький подарок. Какая это всё-таки радость, какая великая честь — щедро делиться с другими своими благословениями!
Вечером на группе говорили про единство в церкви, — хорошо это или плохо. Ричард Кук сказал, что он, лично, не возражает против единства, если только для этого нам не придётся менять свой стиль поклонения или общаться с людьми из других церквей, про которых никак нельзя сказать, что они «воистину на Пути», особенно, если в каждом углу у них стоит по иконе и статуе.
Старая миссис Тинн пробормотала, что она, в общем, не против встречаться и общаться с другими христианами, но самой ей уж очень не хочется посещать такие церкви, «где все углы заставлены конными статуями».
Все засмеялись, но Эдвин сказал, что это очень важный вопрос и поэтому нам следует относиться к нему серьёзно и не забывать, что все мы являемся членами одного церковного Тела и, значит, по-настоящему нуждаемся друг в друге.
Потом мы хорошо поговорили, и под конец каждый сказал, какой именно частью тела нашей церкви он себя видит. Энн сказала, что она, наверное, всего лишь кусочек сухой, сморщенной кожи где-нибудь на локте, но старый добрый Эдвин возразил ей и сказал, что ему она куда больше напоминает сердце.
Давным-давно не видел, чтобы Энн так вспыхивала!
В этот момент (и, по-моему, весьма удачно) раздался телефонный звонок, Джеральд вскочил и кинулся в прихожую. Протискиваясь в дверь мимо Ричарда, он сказал:
— Извини, Ричард, но ты воистину на пути!
Мы все согласились, что Эдвин — это ухо, потому что он хорошо умеет слушать. Джордж Фармер выразил непоколебимую уверенность, что сам он является ртом или, как говорится, «устами». Тинн почему-то назвал себя левой лопаткой, а Норма Твилл сказала, что она, должно быть, ямочка на щеке. Ничего не мог придумать насчёт себя и с возмущением отверг предположение Тинна, что я, наверное, исполняю функцию крохотного и весьма незначительного кровеносного сосудика где-нибудь в левой пятке. Но всё равно, было весело.
Джеральд появился лишь под самый конец и объявил, что придумал прекрасное имя для церкви, если все деноминации всё-таки задумают объединиться под одной крышей.
— Всё очень просто, — воскликнул он. — Мы будем называть себя Адвентматическими баптидесятниками!
Позднее спросил у Джеральда, с кем это он так долго разговаривал по телефону.
— А-а, — небрежно бросил он, — это Элси звонила. Сказать, что закончила свою песню, ну и так просто поболтать...
Это меня даже порадовало. Пожалуй, девочке вроде Элси даже полезно иметь дружеские, чисто платонические взаимоотношения с представителем противоположного пола. Поделился своими размышлениями с Энн, когда мы укладывались спать. Она рассмеялась и сказала что-то совершенно необъяснимое:
— Знаешь, дорогой, если тебе когда-нибудь захочется завести роман на стороне, сообщи мне, чтобы я помогла тебе устроить всё, как надо!

Пятница, 21 февраля

Вернувшись с работы, обнаружил на дверном коврике записку, адресованную мне.

Уважаемый мистер Пласс!

В недалёком прошлом Вы имели честь позаимствовать у меня механический инструмент для подстригания садовых насаждений (он же секатор), находившийся в отличном состоянии. На тот момент времени Вы описали сущность ваших намерений словами «взаймы» и «ненадолго». Возможно, в Вашем личном употреблении термины «временное пользование» и «кража» являются синонимами. Если это не так, я попросил бы Вас в кратчайшие сроки вернуть вышеупомянутый предмет его законному владельцу. В противном случае я буду вынужден настаивать на том, чтобы Вы объяснили особенности своего вербального поведения моим поверенным, которые не замедлят вступить с Вами в контакт.

Жертва Вашего бессердечия,
Персиваль Кс. Брейн.

Показал записку Энн.
— Во даёт, старик! — сказала она. — Тот ещё фрукт!
— Да, — ответил я. — Действительно, фрукт.
Тут же отнёс несносному старику его треклятый инструмент. Когда он открыл дверь, я спросил:
— Не было ли у вас на этой неделе каких-нибудь приятных сюрпризов, мистер Брейн?
— Господь призрел на мои нужды, юноша! — ответил Брейн. — И сделал это посредством того, кому свойственно не брать, а отдавать! Пусть вам это послужит уроком, Пласс! Уроком!
С этими словами он назидательно погрозил мне пальцем. Я чуть не отхватил его (палец) секатором. Вернулся домой и целый час дулся, ни с кем не разговаривая. Наконец Энн подкралась ко мне сзади, пощекотала и проговорила прямо в ухо:
— Ай-яй-яй! Наш славный папочка дуется, потому что на него наругался злой, противный дядька Брейн! Вот мы ему, негодяю, зададим!..
Улыбнулся, сам того не желая. Даже подуться не дадут спокойно!
Джеральд вернулся с репетиции очень поздно, с серьёзным, задумчивым лицом. Спросил его, что случилось.
— Да так, ничего, — ответил он. — Ты, пап, не беспокойся, не бери в голову. Просто дела разные, вот и всё.

Суббота, 22 февраля

Как это, оказывается, трудно — давать другим в тайне!
Будь моя воля, я бы собственноручно задушил Брейна и перед самой его смертью рассказал всё про деньги! Какой я после этого христианин, а? Попросил Бога изменить меня к лучшему.
К вечеру никаких заметных улучшений.
Получается, Бога всё-таки нет.

1:30 ночи

Это я не всерьёз. Так, легкомысленная дерзость. Конечно, Он есть.