Пустите детей приходить ко Мне
(биография Эми Кармайкл)

Лоис Хоудли Дик

Формат 130x200,
192 стр.,

ISBN 5-85271-096-2

Предисловие к английскому изданию

Читателю следует помнить, что в этой книге рассказывается о совершенно определённом периоде времени — о первых десятилетиях двадцатого века, — и многое из того, что здесь описано, уже не существует в современной Индии. Подвижники общественных реформ, англичане, американцы и индийцы, в одинаковой мере трудились для того, чтобы прекратить детскую храмовую проституцию в Индии. В результате в 1947 году в стране был принят закон, запрещающий продавать детей на воспитание в храмы.

Предисловие

Эми Кармайкл родилась 16 декабря 1867 года в Ирландии и умерла 18 января 1951 года в Донавуре, в Южной Индии.
Биографу, желающему побольше разузнать о её жизни, предстоит столкнуться с двумя трудностями: во-первых, существует чрезвычайно мало информации личного характера. Эми изо всех сил стремилась держаться в тени и поэтому уничтожила все письма, дневники, учётные книги — и даже вырезала своё лицо из альбомных фотографий. В своих книгах она никогда не называет себя по имени и либо вообще избегает упоминаний о самой себе, либо скрывает своё участие в событиях словами типа: «Один присутствовавший там человек…»
Вторая трудность заключается в том, что в тех немногих сведениях, которые всё же остались, практически невозможно установить какой-либо хронологический порядок. Живой ум Эми и её яркое воображение позволяли ей видеть духовные уроки в самых обыденных происшествиях, и она нередко прерывала свой рассказ об обращении того или иного человека, чтобы описать красоту окружавшей её природы, — а потом забывала закончить начатую историю. Или, рассказывая о том, как Бог ответил ей на недавнюю молитву, она вдруг вспоминала, о чём Господь говорил с ней много лет назад, — и начатое было повествование об ответе на молитву завершалось уже в другой книге.
Время стало для неё чем-то размытым, не очень важным, по мере того, как она всё больше погружалась в культуру Индии телом, разумом и душою, становясь, наконец, настоящей индианкой. Её дух отказывался принимать ограничения, навязываемые часами или календарём. В этой книге мы не столько смотрим на Эми, сколько смотрим её глазами. Именно благодаря этому порой мы вообще упускаем из виду её саму и вместо этого взираем на Бога, на Его дела — и на взывающую к нам бездну того, что ещё не сделано.

1869, Англия
«Ужасы работорговли сокрушали моё сердце. Меня наполнял гнев, страх и отчаяние. Я не могла видеть во всём этом существование Бога, но если Бог и был, Он казался мне безнравственным. Я шаталась на краю безумия и богохульства. Я спрашивала: „Неужели Богу всё равно? Неужели Он не видит?“ Я не могла любить Бога!»

Джозефина Батлер

1984, Нью-Йорк
— Вы чего ищете? Может, подсказать?
— Ну, лет восемь, наверное…
— Детскую порнуху вам, да?
— Ну… да… Да, детскую.
— Как насчёт малышовой порнухи? Лет пять или вроде того?
— Пять? Ну, да, это подойдёт….
— Так, значит, пять лет. Ладно, достанем.

Подслушано на углу 42 Улицы

Введение

Чёрные страницы истории — такие есть у каждой страны. Вспомните набожно-чопорную викторианскую Англию, где брачный возраст был установлен на двенадцать лет, и девочек, шагавших домой после воскресной школы, нередко крали прямо с улицы, поили сонным зельем, сажали в клетки и отправляли на кораблях в Южную Америку, чтобы там продать в дома терпимости. А если вспомнить про Турцию, Китай и Японию? А Соединённые Штаты в 1980-х годах?
Чтобы как следует посмотреть на жизнь женщины, которая ежедневно в течение пятидесяти пяти лет отдавала все свои силы ради спасения бесправных и измученных детей, нам необходимо увидеть её дело на фоне всей тьмы и дикости тогдашней Индии. Она сама об этом говорила: «Значительность каждого дела определяется тем, в каком контексте оно совершается. Я имею в виду существование зла. В качестве образа этого зла можно взять пруд, на поверхности которого цветёт лотос. Вода в таком пруду совсем не кристально чистая, она полна ила и грязи; и глубины её подлинно глубоки».
Нам необходимо будет узнать кое-какие тёмные факты, но они не должны смущать или развращать нас, действие их должно быть совершенно противоположным. Сопротивление злу силой Божьего Духа не оскверняет и не развращает христианина. Напротив, как говорит Писание, мы побеждаем зло добром.

«Дети, дети, маленькие дети, любящие своего Искупителя, — это камни, драгоценные камни…»

Уильям Кушинг

«Твёрдо полагаясь на истинность христианства и с благодарностью признавая утешение, даруемое религией, Мы, тем не менее, утверждаем, что не имеем ни права, ни желания навязывать Наши убеждения кому-либо из Наших подданных».

Заявление королевы Виктории
1 ноября 1858 года

1

Рудник

1895 — 1897, Индия

Ей было пять лет, и она хотела к маме. Хорошенькая, светлокожая, с копной чёрных кучерявых волос, она принадлежала к высокой касте и жила в доме служительницы храма, прямо напротив той могущественной твердыни, чьи резные тяжёлые двери стали вратами ада для сотен детей. У девочки были огромные, совершенно круглые глаза, похожие на жемчуг, который можно найти только на самой глубине моря, и её назвали Жемчужиной.
Храм находился в деревне Перунгулам, поклоняющейся богу по имени Перумал. Спрятанной за крепко запертыми дверями Жемчужине приносили книжки с гнусными, развратными картинками, а когда она отталкивала их от себя, служительница храма колотила её палкой по пухленьким плечикам.
Но ей было всего пять лет, и она хотела домой, в Тутикорн, всего за двадцать миль от храма. Однажды, улучив минутку, когда невнимательная служанка ненароком открыла дверь, она выбежала на улицу, но служительница храма мгновенно настигла её:
— Айио! Неблагодарная! Разве прислуживающие богам бегают по улицам?
И поскольку это был уже не первый случай непослушания, её приволокли во двор, где одна из женщин накалила на огне железный прут и прижгла им тыльные стороны маленьких ручек.
Ночью Жемчужина лежала на своей подстилке и плакала, хотя другая прислужница храма всё же втерла ей в ожоги немного масла. Но её слёзы были каплей в море других таких же слёз, ибо это была Индия.
На заре двадцатого столетия Индия мало чем отличалась от того, какой она была пять тысяч лет назад. На поверхности она походила на разноцветный, пёстротканый ковер, но под ним были земляной пол и грязь, и тёмные углы, и ползучие твари. Для новоприбывшего Индия была горячим, сухим воздухом, першившим в горле и наполнявшим рот пылью, которую нельзя было ни проглотить, ни выплюнуть.
Индия была мозаикой сцен и людей. Рано утром раскинутые солнечные лучи сверкали над базаром, и улицы кишели шумной жизнью, воняя мусором, имбирём, козлиной мочой, курениями, потом, горячим карри , дымом от пищи, продаваемой уличными торговцами. Колдовство красок. Роскошные, пламенеющие цвета ковров на фоне самой унылой нищеты. Владельцы магазинов высыпают со своим товаром на улицы. Водянистые сладости, засиженные мухами. Резная слоновая кость. Изделия из кожи и медная посуда. Большие и практичные горшки, громоздящиеся друг на друге, раскрашенные в красные, голубые и земляные тона. Пурпурные тюрбаны. Радужные сари, развешанные вокруг, нарядные, как ёлочная мишура. Филигранные ожерелья, стеклянные браслеты, серебряные кольца; золотые украшения, наваленные без счёта на столе торговца. Куски янтаря размером с пятак, нанизанные на нитку. Сердолики. Капельки нефрита, похожие на жидкую траву.
Заклинатель змей, в тюрбане, по размерам напоминающем кучу белья, нестиранного с прошлой недели, предлагает выманить ядовитых змей из старых стен. Он сидит, скрестив ноги, перед коброй с раскрытым капюшоном, которая подымается и раскачивается из стороны в сторону, не отводя глаз от пронзительной дудочки своего владельца.
Усталые костлявые коровы толкутся среди людей, глядя на мир тупыми глазами, полными отчаянной отрешённости. Уродливое скопище измождённых тел. Куда ни посмотришь, повсюду тела, тела, тела — скелетообразные тела нищих попрошаек. Огромный морг под открытым небом.
За базаром раскинулись фабрики хлопчатобумажных тканей. Фабрики были построены Британской Ост-Индской компанией, которая также торговала краской индиго и пряностями. Сотни тысяч индийцев жили на земле, принадлежавшей этой компании.
В деревнях и селениях Индии лейтмотивом раннего утра был едкий запах горящих навозных лепёшек и синеватый дым. А ещё — женщины, сидящие на корточках с широко расставленными коленями, шлёпающие по коровьему навозу, формируя его в куски размером с колесо телеги, чтобы потом уложить их про запас в батуры, глиняные комнаты высотой с человека.
На юге росли пальмы и разводился рис — тощенькие кустики, тщательно закреплённые колышками для лучшего роста. Коротенькие, темнокожие, маленькие люди с курчавыми волосами, потомки древних дравидян, молотили зерно с помощью волов или пахали деревянными плугами неподалёку от полей сахарного тростника и пасущихся козлиных стад, над которыми кружились коршуны.
Миллионы Неприкасаемых — отверженных, — которые «все были страшными грешниками в прошлые столетия, и теперь не заслуживают ни помощи, ни сочувствия до тех пор, пока не совершат своё проклятие», как объяснит нам любой индиец.
Индийские храмы, вытесанные из цельного камня, служили наглядной проповедью для девяноста двух неграмотных процентов населения. Над храмами протекали столетия, а они сохраняли в себе подвиги (и пакости) своих святых, которых было около тридцати миллионов. Внешне внушительные и бесстрастные, мощные своей уродливой варварской красотой, некоторые из них (как, например, башня храма в Мадрасе) изображали до восьмисот фигур размером в человеческий рост, поражая наблюдателя искусностью художников.
Один брамин-медик, получивший образование в европейском университете, высказал своё мнение о таких храмах: «Они нечисты, как илистая грязь на берегу реки. Я сам доходил в храмах только до того места, где полагается снимать обувь в знак святости. Далее своих поклонников ждали святилища, подымаясь из куч грязи, гниющей пищи и человеческих экскрементов. Я не мог там ходить. Я сказал: «Нет!» Но сотни и тысячи людей всё-таки снимают свою обувь, проходят по этой гадости, поклоняются богам, выходят и надевают обувь прямо на немытые ноги. И я, индус и врач, должен быть свидетелем всего этого!»
Уже четыре тысячи лет в Индии назад была цивилизация, был индуизм. Ведические писания, повествующие о религиозных обрядах и жертвоприношениях, являются не менее древними, чем Книга Бытие. Тем не менее, на заре двадцатого века в Индии всё ещё не было общего языка. Всего там было более 850 языков и диалектов.
Индия всегда была страной деревень — их было целых 500 тысяч. В то время в городах и деревнях жило более 250 миллионов человек. Семьдесят процентов их них были земледельцами.
Мадрас был большим и очень старым портом на восточном побережье Индии в Бенгальском заливе, и основала его в 1639 году Ост-Индская компания. В ноябре 1895 года больная, упавшая духом и полная сомнений девушка из Ирландии по имени Эми Кармайкл приехала туда как раз к прохладе дождливого сезона, когда вода, будто из шлюзов, льётся с серого, набухшего неба. Пароходы и бриги, рыболовные шлюпки и многочисленные дау закупорили гавань.
Ей было двадцать восемь лет. За плечами у неё было явное призвание к миссионерской работе, но кроме того, ещё и год служения в Японии, нервный срыв и болезнь, отпуск в Китае, ухудшение здоровья, попытка служить на Цейлоне, а потом, к Рождеству 1894, путешествие назад, в Англию, туда, откуда она когда-то начала свой путь.
В Мадрасе располагалось Общество Христианской Литературы, и Эми пробыла там три недели, отдыхая после плавания в семье друзей-миссионеров. Затем она отправилась в Бангалор, где и климат, и обстановка, по сообщению подруги-медсестры, были «просто чудесными!». По дороге Эми подхватила лихорадку денге, которую метко называют костеломной: во-первых, из-за диких болей, которые её сопровождают, и, во-вторых, из-за её побочного действия — депрессии.
«Ты свежа, как маргаритка!» — воскликнула подруга, встречавшая Эми, но у самой Эми была температура за 39 градусов, и, по её собственным словам, она чувствовала себя «как будто изъеденной червями».
Она мало что знала об Индии и, уж конечно, ничего не слышала о детях вроде Жемчужины. О них не знал никто. Но, как и предсказывал преподобный Томас Уокер, первое, что Эми предстояло узнать — и очень быстро! — так это то, что Индия была излюбленным полем сражения сатаны.
Эми уложили в постель, окружили заботой, и через неделю она уже чувствовала, что может стоять на ногах. Она разглядывала себя в зеркало. Длинноватое овальное лицо с правильным английским носом, тёмные, волнистые волосы, зачёсанные за уши и забранные в узел, глаза — не ирландские голубые, как у её мамы, а тёмно-карие. Угольные росчерки бровей. Сдержанный, даже несколько чопорный рот; всё веселье и смех — в глазах. На ней было накрахмаленное платье с высоким стоячим воротничком и длинными рукавами, как и на других женщинах.
«Даже просто жить было трудно, как будто всё время идёшь в гору, — признался один миссионер-ветеран. — Дьявол сражается против каждого лучика света».
Его жена добавила с жалобным вздохом: «Я постоянно чувствую себя здесь бесполезной».
Мало на свете языков труднее, чем тамильский, но Эми с жаром принялась за работу и проводила долгие часы за изучением языка. Жаркое и влажное тепло оплетало её, как паутина, прижималось к ней, закутывая в неловкие тиски жары. Пропитавшееся потом платье липло к телу, и влажная кожа начинала чесаться. Часы вытягивались, как горячая, тягучая патока, и медленно переливались в недели и месяцы. Загадки спряжения тамильских глаголов путались в её мозгу.
Её донимали мысли, которые она упорно не желала признавать своими: «Я слишком слаба для такой работы; этот климат невыносимо изнуряет меня».
А однажды, когда она опустила свою раскалывающуюся голову на вспотевшие руки, в мозгу всплыло: «Насколько больше ты могла бы сделать для Бога дома!» В этих словах она услышала «вкрадчивое, змеиное шипение врага».
Она почувствовала подкрадывающуюся лень и вспомнила индийскую поговорку, которую переводила на днях во время урока: «Сидеть лучше, чем идти; лежать лучше, чем сидеть; спать лучше, чем бодрствовать, а смерть лучше всего». Слишком частые размышления о себе сделали её болезненно мрачной. У неё постоянно болела голова, и были расстроены нервы.
Комары и мухи были навязчиво дружелюбны. Иногда на Эми накатывали уязвлённая гордость и жалость к себе. В конце концов, она больше года работала в Японии, проповедовала через переводчика, видела, как спасаются человеческие души, как люди освобождаются от бесов по её молитве.
Христианская церковь в Бангалоре была очень активной. Активной в том смысле, что христиане посещали церковь, принимали таинства и платили десятину. Индийцы и вправду любили собираться вместе, по любому поводу! Они послушно стекались на собрания, затягивавшиеся порой на целые часы, а потом возвращались домой — не изменившись ни на йоту. И, по всей видимости, христиан ничуть не беспокоил тот факт, что за целый год ни один человек не обратился к вере во Христа.
Но Эми это беспокоило. Она страдала во время «дружеского общения» в обществе миссионеров, где другие женщины мирно вышивали, слушая очередную лекцию. Когда столпы церкви отдыхали от своей работы, они общались исключительно между собой, никогда не включая индийцев в круг своих друзей.
К своему ужасу она обнаружила, что в миссионерской школе работают необращённые мусульмане и индусы, которые уж никак не могли быть живыми примерами христианской жизни для своих учеников.
Чёрная рука депрессии тянула её вниз. Но хуже всего, по её собственным словам, было «искушение честолюбием — от него погибает всё духовное».
Однажды, получив письма из дома, Эми прижала их к груди, постояла в нерешительности на пороге общей гостиной — ей так хотелось хоть с кем-нибудь поделиться своей радостью! Внезапно она повернулась, глаза её быстро наполнились слезами, она побежала к себе в комнату, заперла дверь и упала на колени возле кровати, обуреваемая одиночеством. «Как мне жить дальше — как мне выдержать всё это до конца?» — плакала она перед Господом.
Стих Писания, выученный когда-то наизусть и избранный теперь Святым Духом, всплыл в памяти ярче всех других: «Уповающего на Меня не оставлю вовек».
«Пусть Он станет твоим главным Другом, твоей главной Любовью», — посоветовала она через много лет одной из женщин, работавшей вместе с ней в растущей семье Общины Донавур.
С того самого дня всякий раз, когда прибывала почта, она запиралась у себя в комнате, расстилала письма на столе и вслух читала их Господу. В тот день для неё начались ещё более глубокие отношения и разговоры с живым Спасителем, и она не расставалась с Ним до самого конца.
Позже Эми узнала, что даже после того, как язык выучен и человек остаётся один в городе или деревне, на него внезапно может нахлынуть чёрная волна депрессии; наваливаются искушения, огненные стрелы вонзаются в обнажённую душу, или — что ещё хуже — миссионер, пребывающий в приятном покое номинального христианства, может скатиться в состояние расслабленного удовлетворения.
Таким было её знакомство с миссионерской деятельностью. В Бангалоре Эми постоянно чувствовала себя не в своей тарелке. Она любила радость и веселье, но другим миссионерам это пришлось не по вкусу. Она шокировала их, попросив разрешения пойти жить вместе с индийской семьёй, в земляной хатке, чтобы как следует выучить и понять живое тамильское наречие.
Однажды после полудня, ошалевшая от скуки и целого дня упражнений на чужом языке, Эми выбежала на улицу, вскочила на пони и поскакала, куда глаза глядят. Она заметила, что вверх по холму по направлению к дому катится карета респектабельного губернатора, а сам он, официальный представитель английской королевы, сидит на заднем сиденье. Эми пришпорила своего пони и что было духу галопом поскакала вдогонку. Волосы её разметались по сторонам, юбка до неприличия сбилась набок, но карету она всё-таки перегнала! Всё! Эми резко потянула поводья и остановилась — победа!
Через некоторое время она неспешно трусила домой, спокойная и почти радостная. Головная боль немного отпустила. Но её успели увидеть другие миссионеры. Она опять оказалась в опале.
Один из старших Божьих святых, чувствуя свою власть, дал ей крепкий нагоняй, не стесняясь резких, ядовитых, очень несправедливых выражений. Горячий ирландский нрав Эми уже готов был вырваться наружу, но Кто-то положил на неё Свою сдерживающую руку. «Пусть для тебя это будет возможностью умереть», — сказал ей внутренний Голос.
Эти слова дали ей свободу от прежней себя и открыли дверь к духовному росту. Она выслушала выговор молча, ничего не сказав в ответ.
Вскоре после этого она узнала, что тамильский лучше учить на юге страны, где жители говорят только на этом языке. Она поселилась в семье преподобного Томаса Уокера в районе Тинневелли (название «Тинневелли» состоит из трёх тамильских слов: «религия», «пища„, “защита»). В утро переезда она прочитала в Библии вот такой стих: «Сам Я пойду пред тобою и введу тебя в покой».
Уокер Айер («учитель»), видный учёный, знаток тамильского языка, был известен своей «сокрушительной правдивостью». Его бунгало стояло в деревне Паламкотта, на песчаной равнине, окружённой пальмами. На западе Тинневелли окаймляли горы, а на востоке — море. Местность вокруг деревень была диковатой и пустынной, на дорогах путешественников нередко подстерегали воры, жаждущие снять с проезжающих женщин их драгоценности. Не было недостатка в тиграх, змеях, ядовитых пауках.
Район Тинневелли вместе с королевством Траванкора занимал южную оконечность Индии. Посередине расстилались Западные горы, тянущиеся до самого Индийского океана.
В каждом городе и деревне был свой храм с высокими резными башнями, окружёнными высокой стеной. Только в этом маленьком районе находилось три тысячи храмов. Ни одному христианину не удавалось ещё проникнуть в самое главное святилище храма, в то место, где обитает его бог.
Религия Индии повествовала о богах, пришедших на землю с тем, чтобы уничтожить зло. Однако вместе со злом эти боги умерщвляли и тех, кто его творил. Индийцы никогда не слыхали о Боге, Который пришёл для того, чтобы сокрушить зло, но спасти грешника.
Семь месяцев спустя Эми вместе с Уокерами переехала в другое место, на три мили к северу, и поселилась в старом помещении христианской миссии в маленьком городке Паннайвилай. Вместе с дочерью пастора и несколькими обращёнными индийскими девушками Эми начала ездить по окрестным местам, проповедуя Евангелие. Индийцы прозвали их «Звёздной гроздью», ибо видели исходящие от них искренность и свет.
Члены этой небольшой «грозди» ничего не получали за свой труд, но уповали на то, что Бог Сам даст им всё, что нужно. «Без чего я могла бы обойтись, чтобы иметь возможность отдать ещё больше?» — спрашивали они себя.
Рано утром, до того, как навалится полудневная жара, Эми и её сёстры во Христе забирались в банди (нечто вроде крытой повозки, которую тянут два вола в одной упряжке). Колёса банди, её оси и спицы — всё было сделано из дерева; повозка немилосердно скрипела и угрожающе раскачивалась, бросая сидящих в ней из стороны в сторону, как кули с рисом. Путешествуя вот таким образом со скоростью три мили в час, девушки добирались до какой-нибудь деревни и начинали свой путь пешком по пыльным дорогам, стараясь завести разговор с местными жителями.
Когда Эми впервые появилась в своём длинном белом платье и широкополой соломенной шляпе, всполошилась вся деревня.
Испуганный ребёнок увидел её первым и завизжал: «Ой, бегите сюда, смотрите! Пришёл белый великан! Смотрите! Бегите скорее сюда!»
— Это не белый великан. На нём платье.
— Это мужчина, но в женской шляпе!
Потом, когда страхи поутихли, местные жители с хихиканьем сгрудились вокруг новоприбывшего чудовища, тыча в него пальцами и передёргивая плечами:
— А ты замужем?
— А где твоя семья? Почему ты их оставила и приехала сюда?
— Сколько тебе за это платят?
— Ты тоже ешь рис с карри, как и мы?
Эми поняла, насколько разумнее будет переодеться в местную одежду, и при первой возможности купила себе сари и соломенные сандалии.
Деревня состояла из хаток с одной или двумя комнатами, в которых не было никакой мебели, кроме подстилок для спанья и сундука для зерна. Хатки были покрыты либо пальмовыми листьями и тростником, либо глиняной черепицей; стены сделаны из бамбука и обмазаны глиной, пол — утоптанная земля либо сухой навоз.
Купались и стирали в деревенском водоёме, в ручье или в колодце. Домишки обычно гнездились близко друг к другу, оставляя лишь узкие полоски открытого пространства. Вокруг селения располагались поля, на которых выращивался рис, пшеница, горох или бобы. Поскольку работа считалась делом низким, делали только самое что ни на есть необходимое.
Мужчины носили дхоти — кусок ткани, облегающий бёдра и проходящий между ногами, образуя подобие широких штанов; один конец дхоти иногда набрасывался на плечо. Женщины носили изящные сари. Драгоценности на щиколотках, запястьях, на груди и руках, в ушах и на пальцах провозглашали всему миру богатство и положение их семей.
Женщины, привыкшие к тому, что целые поколения их предшественниц проводили свою жизнь в унылом заточении андера, внутренней комнаты без окон, откликались на проповедь Евангелия с трудом и медленно. «Помню, я всё время чувствовала себя, как кошка на заборе», — говорила Эми: так важно было постоянно оставаться осторожной и осмотрительной.
Иногда ей удавалось подсмотреть за тем, что происходит в домах: как медленно крутятся прялки, как монотонно снуёт туда-сюда челнок, превращая нить в прекрасную шёлковую или хлопчатобумажную ткань, как появляются на свет ковры, подстилки, шали.
В христианской церкви в Паннайвилай был один дьякон из местных жителей, чей сын женился на прелестной девятнадцатилетней девушке по имени Поннаммал. Когда этот сын внезапно умер, молоденькую вдову объявили виновницей этой трагедии — настолько сильны были народные суеверия, всё ещё сковывавшие умы индийцев-христиан, родственников её умершего мужа. Поннаммал жила вместе с ними. Ей не разрешали причёсываться и умываться, а единственным пристойным одеянием для вдовы считались грязные обноски. Она стала козлом отпущения в своём собственном доме. Однажды ночью несчастная украдкой выбралась из дома и прислонилась к садовому колодцу, вглядываясь в его глубину. Как легко было бы скользнуть вниз в прохладную воду и навсегда покончить с этой жестокой жизнью. Что-то — Кто-то — помешал ей, и она тихо вернулась в постель, спрашивая себя, что бы это могло быть.
Ради того, чтобы соблюсти приличия, родственники позволили ей ходить в церковь. Там Поннаммал услышала проповедь, пронзившую ей сердце, и безраздельно вверила себя Тому, Кто мог исцелить её, простить и вернуть смысл в её жизнь.
Каким-то чудом родные разрешили ей уехать от них и жить отдельно — ибо кому нужна женщина, своими прошлыми грехами принесшая смерть их сыну? Так Поннаммал присоединилась к Эми и к «Звёздной грозди» в их работе.
По словам Эми, те два года путешествий были драгоценными алмазами — алмазами, которые не могло замутить время. О других драгоценностях — маленьких, беспомощных алмазах и жемчужинах, принадлежавших индийским храмам, Эми тогда ещё ничего не знала.
В Индии никогда не было недостатка в природных драгоценностях. Глубоко в горных рудниках многочисленные старатели приближались к подземному огню и расплавленному камню, спускались в самый ад, встречались с тьмой, опасностью, глубиной, депрессией, смертью — и всё для того, чтобы найти долгожданную жилу и вынести на свет серебро, куски золота, драгоценные камни.
«Я довольна и точно знаю, что место моего призвания — Южная Индия», — написала тогда Эми в своей Библии. Её искания закончились. Индия и была тем рудником, к которому привёл её Бог. Каждая душа была драгоценна, но Эми ещё предстояло узнать, что самые крошечные, самые хрупкие камни скрываются на самой большой глубине.

«Быть шахтёром — значит вгрызаться глубоко в землю в поиске сокровищ, сокрытых от человека от начала мира. Шахта — это мир без солнца,.. мир туннелей и узких проходов,.. расщелин, провалов и невидимых пещер».

Горный инженер

«Значит, ты в Индию уезжаешь? Как это романтично!»

Подруга

2

Шахтёр

1867 — 1888, Ирландия, Англия, Япония

От деревни Перунгулам, где жила Жемчужина, до Паннайвилай, где жила Эми, можно было добраться всего за несколько минут, перебравшись через мелководную речушку. Но Жемчужина об этом ничего не знала. Она решила отправиться домой в Тутикорн, пройти пешком все двадцать миль, отыскать свою маму, броситься ей на шею и сказать: «Мама, мамочка, не отдавай меня назад в храм! О, милая моя мамочка, спрячь, укрой меня!»
Она и вправду протопала почти двадцать миль своими маленькими загорелыми ножками. Дважды её подвозили на попутном банди. Но служительница храма неотступно преследовала её, ибо в Индии нет ненужных детей; каждый ребёнок для кого-то ценен. Мать Жемчужины боялась гнева богов; она оторвала от себя ручки дочери и вернула её подоспевшей служительнице.
«Тебе уже семь лет, — сказала эта недобрая женщина, когда они вместе вернулись в Перунгулам. — Тебя надо скорее выдать замуж за одного из богов».
И хотя ни в одном даже самом диком кошмаре девочка не могла бы представить себе, что именно сулило ей такое замужество, она оцепенела от страха. Вечером она перебежала двор храма и проникла в самую тёмную внутреннюю комнату, где в нише стоял уродливый идол, а перед ним тускло мерцала лампада.
Прижавшись лбом к земле, она взмолилась о смерти. «О великий и сильный бог! Дай мне умереть!»
Ей было всего семь лет, а она просила себе смерти.

Эми Кармайкл родилась 16 декабря 1867 года в Северной Ирландии, в деревне Миллайл на самом берегу Ирландского моря. Она была старшей из семи детей.
Семья Кармайкл владела мукомольными мельницами, которые обеспечивали работой многих жителей деревни. Часть своей прибыли Дэвид, отец Эми, и его брат Уильям потратили на то, чтобы построить в селении школу, организовать вечерние занятия для своих рабочих и воскресными вечерами проводить евангелизационные служения.
Ещё ребёнком Эми научилась любить звуки и вечно меняющиеся краски моря, любить цветы в саду и вообще всё живое. Кстати, она распотрошила свой кукольный домик и вместо миниатюрной мебели и крошечных неживых человечков поселила там жучков, мышек, лягушат, разбросав повсюду разноцветные камушки и кусочки мха.
Она была предводительницей всевозможных проказ — как вполне безобидных, так и не очень. Однажды, качаясь вместе с братьями на садовых воротах, она взглянула на растущий рядом ракитник и вспомнила, что его бобы ядовитые.
«Давайте посмотрим, сколько бобов нужно съесть, чтобы умереть!» — предложила она. Мальчишки с энтузиазмом согласились. Все трое наелись до отвала, но, к счастью, их вовремя обнаружила мама и тут же напичкала мерзостным на вкус лекарством, от которого съеденные бобы немедленно изверглись обратно.
Когда Эми было три года, она решила усердно помолиться о том, чтобы её карие глаза превратились в голубые, ведь голубой был её любимый цвет. В тот вечер она заснула преисполненная уверенности. Ведь мама говорила, что Бог всегда отвечает на молитвы.
Утром она подбежала к зеркалу, ничуть не сомневаясь, что произошло чудо. Но Бог, Который видел её жизнь на долгие годы вперёд и уже знал о её будущих приключениях в неизвестной никому Индии, ответил на молитву самым наилучшим для Эми образом. Он сказал «Нет».
Родившись в христианской семье, воспитываясь на двухчасовых церковных службах, длинных молитвенных собраниях и в строгой домашней атмосфере, где по воскресеньям разрешалось петь только псалмы, Эми крепко верила в Бога. Но кроме веры в ней жила ещё и бунтарская воля, протестующая против любой формальной религии, которая никак не помогает человеку научиться любить Всевышнего Отца и быть Его чадом. Когда ей, уже в Индии, приходилось бороться в одиночку (особенно в ранние годы Донавурской общины), её христианская жизнь была предельно простой и свободной от каких-либо пут: просто дитя, уповающее на небесного Отца.
До тех пор, пока ей не исполнилось десять лет, Эми училась дома под наблюдением гувернантки и могла вволю плавать, скакать верхом и навещать соседей, притаскивая им большущие горшки с густым домашним супом. Неподалёку от дома местного священника жила семья миссионеров, работавших в Индии и приехавших домой в отпуск, и Эми приставала к ним с расспросами про ту далёкую страну, даже и не помышляя о том, что когда-нибудь она сама станет матерью для целой тысячи индийских ребятишек.

Одну из её будущих дочек звали Солданелла. Ей было десять лет. Её выдали замуж ещё девочкой, и злобная свекровь задумала с помощью этой прелестной малышки раздобыть своему сыну повышение по службе. Солданеллу одели в светло-зелёное шёлковое сари, окаймлённое тёмно-зелёной с золотом полосой; её разукрасили драгоценностями и браслетами, а в одну ноздрю продели крошечное колечко с бриллиантом, чтобы привлечь внимание к изящному носику.
Пленную птичку в карете подвезли к конторе, где работал начальник её мужа. Дрожа от страха, Солданелла взобралась по ступенькам. Стук сердца отдавался в голове, горло перехватило от ужаса, и внутри всё онемело. Девочка прошла мимо застеклённого окна. «Если он только прикоснётся ко мне, я разобью окно и проглочу стекло», — поклялась она.
Она ничего не знала о Боге, не верила она и в древних богов. Некая Сила, о которой она ничего не слышала, защитила её в тот день, и ей не пришлось ничего глотать.
Хотя ей было всего десять, она была неглупа. Она догадалась спросить у знакомого адвоката, сколько ей ещё нужно ждать, чтобы иметь право убежать в место под названием Донавур, где дети могут жить спокойно.
«Шесть лет», — ответил ей адвокат. Итак, ей предстояло сопротивляться злу, сопротивляться и ещё раз сопротивляться, страдать и ждать целых шесть лет. А ведь ей было всего десять!

В 1880 году, когда Эми исполнилось одиннадцать лет, её послали учиться в Веслианскую методистскую школу в Йоркшире. Тогда-то она и начала писать стихи.
Её считали непокорной, необузданной ирландской девчонкой, ей постоянно попадало от директрисы, но «в той школе не было ни одного учителя, которого я не любила». Эми выросла непоколебимой пресвитерианкой, училась в методистской школе, потом крепко дружила с квакером Робертом Уилсоном и многому от него научилась, помогала ему в баптистской воскресной школе и в то же время высоко ценила литургию англиканской церкви. Это позволило ей навсегда отбросить все церковные ярлыки и признать всех рождённых свыше членами Божьей семьи.
Когда ей было тринадцать, какой-то заезжий проповедник обратился с речью к собравшимся ученицам и в конце попросил их склонить головы и тихонько пропеть «Иисус любит меня». И когда после этого в зале воцарилась тишина, в сердце Эми вдруг произошло что-то совершенно новое. Она всегда знала Евангелие, но сейчас Бог внезапно обратился лично к ней, и она попросила Господа Иисуса войти в её жизнь. Спустя несколько лет она нашла слова, которые помогли ей рассказать о случившемся с нею тогда.

На жизнь, которой я не жила
На смерть, которой не умирала,
На жизнь Его, на смерть Его
Я ставлю свою вечность…

Когда в 1885 году умер её отец, семья жила уже в Белфасте. Эми пришлось во всём помогать матери, и она стала почти что второй мамой для младших ребятишек. В то же самое время в Китае начался жестокий голод, и Эми вспоминала потом, как её мать, вдова с семью детьми, мечтала уехать туда миссионеркой.
Как-то в одно дождливое воскресенье Эми с двумя своими братьями возвращалась домой из церкви и по дороге вдруг увидела старушку, из последних сил тащившую на себе тяжёлый узел. Повинуясь внезапному порыву, Эми повернула назад, чтобы помочь ей. Навстречу им чинными рядами шли из церкви респектабельные прихожане, торопясь домой к воскресному обеду. Эми чувствовала, как они красноречиво поднимают брови и молча обмениваются многозначительными взглядами. Разве эта девчонка не знает, что работать по воскресеньям нельзя?
С красным от смущения лицом Эми продолжала тащить на себе узел, придерживая старушку за локоть. Она помогла ей перебраться через дорогу и взобраться на высокую мостовую. И тут, подобно молнии, в голове её вспыхнули слова:
«Строит ли кто… из золота, серебра, драгоценных камней, дерева, сена, соломы, — каждого дело обнаружится; ибо день покажет, потому что в огне открывается, и огонь испытает дело каждого, каково оно есть. У кого дело, которое он строил, устоит…» (1Кор. 3:12–14).
Она могла поклясться, что кто-то буквально прокричал ей на ухо эти последние слова: «У кого дело, которое он строил, устоит…» Она даже обернулась, чтобы посмотреть, кто это. Улица была пуста. Но Эми знала: произошло нечто, полностью перевернувшее все её ценности. Теперь ей будет важно только то, что вечно.
Ей было семнадцать лет. Придя домой, она заперлась в своей комнате и начала молиться. После этого все заметили в ней перемену. Она ревностно кинулась в служение Богу, посещала больных, проводила детские собрания, по вечерам занималась грамотой с жителями трущоб, организовала утреннее молитвенное служение, основала молитвенную группу среди школьниц и, кроме того, стала добровольным сотрудником Христианской ассоциации молодых женщин.
В сентябре 1886 года она поехала в Шотландию, в Глазго, на конвенцию, где говорилось о более глубокой близости с Богом. В городе царил туман; он даже заползал в аудиторию, нависал над рядами слушателей. В сердце Эми тоже был туман. Уже много месяцев она изо всех пыталась жить «примерной» христианской жизнью, ходить в святости и благочестии. И разве она мало сделала для Бога? Разве на её счету не было прекрасных, благочестивых дел?
Всё это разлетелось в пыль от последних слов проповедника — единственных слов, запавших ей в память: «Могущему же соблюсти вас от падения…» (Иуда 24). Оказывается, это Бог соблюдает нас от падения! Это Он хранит нас от греха!
Вместе с подругой Эми отправилась пообедать в ресторан, и им принесли недожаренные отбивные. Подруга недовольно ворчала. Эми же могла думать только об одном: «Он может соблюсти нас от падения!»
Она вернулась в Белфаст. Как раз закончился срок траура по отцу, и мать отправилась с Эми по магазинам, чтобы купить ей новую одежду и пару праздничных вечерних платьев. Новая одежда и впрямь была нужна — но вечерние платья? Она покачала головой. Жизнь и так слишком коротка. Эми не хотела терять зря ни минуты.
В Белфасте жили тысячи девушек и женщин, работавших на фабриках. Обычно их называли «шальками», потому что денег на шляпки и тёплые пальто у них не было, и в любую, даже самую холодную погоду им приходилось просто поплотнее закутываться в большие шерстяные шали в шотландскую клетку.
«Говорите, в церковь надо ходить? Мне? Да что скажут эти нарядные господа, когда увидят возле себя на скамье простую „шальку“?»
Эми пошла к пастырю местной пресвитерианской церкви на Розмери Стрит и попросила разрешения провести служение только для «шалек». Идея была новая и очень смелая, но он согласился.
«Эта Эми Кармайкл — упрямая, неразумная девчонка», — говорили между собой прихожане. В самом деле, зачем этим грязным, грубым девицам ходить в церковь? Да они же ничего не поймут — не поймут ни проповеди, ни гимнов! Что ни говори, а дьяконам и старейшинам было очень не по себе при одной мысли о таких новшествах.
Эми уже давно наведывалась в трущобы и подружилась там со многими работницами. Её брат Эрнест работал в железнодорожной мастерской тут же неподалёку и нередко рассказывал ей о том, с какими ужасами насилия и нищеты приходится сталкиваться живущим там девушкам и женщинам.
Эми начала проводить служения для «шалек» прямо в церкви, но скоро к ней стало приходить так много народу, что в церковном здании им стало тесно и понадобился зал на пятьсот человек. В принципе, за пятьсот фунтов можно было поставить нечто вроде железного барака, который вполне сошёл бы за зал, — главное, чтобы был участок земли, на котором его ставить. Ни денег, ни земли у Эми не было. Тогда она пошла к владельцу самых крупных мукомольных заводов и спросила его, во сколько ей обойдётся участок на принадлежащей ему земле. Он с радостью согласился предоставить ей такой участок в аренду — с годовой платой всего в один доллар.
«Может, попросим пастора собрать для нас пожертвование, чтобы купить железную конструкцию? — спросил у Эми один из её друзей и соратников. — В конце концов, в церкви много состоятельных людей, которые вполне могли бы позволить себе дать гораздо больше, чем нам нужно, и ничуть бы при этом не обеднели!»
Эми подумала и ответила: «А разве Бог не может положить людям на сердце желание дать нам денег безо всякой нашей просьбы? Библия учит нас просить у Него, а не клянчить денег у людей. Будет вернее, если мы просто помолимся. Если Он ответит, то мы точно будем знать, что Он хочет дать нам этот зал».
Никто не учил Эми ничему подобному. Она ни разу не слышала, чтобы кто-то втайне молился о деньгах и получил просимое. Вместе с друзьями она каждый день молилась, преклоняя колени возле церковного алтаря, а из-за двери на них опасливо поглядывал старейшина: «Какой ещё фортель выкинет эта девчонка?»
Некоторое время спустя Эми получила приглашение на ужин от некоей мисс Кэти Митчелл. Имя это было ей незнакомо. За ужином мисс Митчелл подробно расспрашивала Эми про «шалек» и про те служения, которые та для них проводила. Через два дня Эми получила от этой женщины пятьсот фунтов на новый зал. Зал этот был построен и освящён; двое учеников Дуайта Мооди начали в нём евангелизационные служения.
«Дабы иметь Ему во всём первенство» — эти слова были начертаны на стене напротив входа. Каждый вечер всё новые души находили своего Спасителя. Построенный зал был открыт семь дней в неделю, и Эми продолжала планировать служения, организовывать кружки кройки и шитья, устраивать репетиции хора, обучать прихожанок чтению и приглашать девушек на курсы молодых матерей.
Когда Эми исполнился двадцать один год, ей предложили переехать в Манчестер и начать там такую же работу с фабричными девушками. Поскольку в Белфасте служение среди «шалек» процветало под руководством мисс Митчелл, Эми согласилась. Мама отправилась вместе с нею и стала руководить приютом для бездомных и нуждающихся женщин. Случилось так, что они потеряли все деньги, оставшиеся после отца. Сама Эми жила в гнилых трущобах. Она снимала грязную комнатушку, на стенах которой постоянно копошились насекомые. Питалась она, в основном, апельсинами и помидорами, по ходу дела читая книгу, чтобы не терять времени.
Однажды на улице её окружила шайка нехорошо ухмыляющихся мужчин, и от их посягательств её спасло лишь то, что из соседнего дома вдруг выбежала женщина и втянула Эми вовнутрь. Но дверь в её дом висела на ветхих, сломанных петлях, и только белая простыня, наспех повешенная у входа, отделяла Эми от опасности.
Только лишь простыня! Но эта простыня была ничуть не менее прочной, чем каменная стена в десять метров толщиной, ибо Эми была окружена небесной защитой.

Господь показал Эми, как должно строиться христианское служение, когда она изучала Книгу Ездры.

«И услышали враги,.. и пришли они,.. и сказали им: будем и мы строить с вами» (Езд. 4:1–2)
«Мы одни будем строить дом Господу» (4:3).
«Тогда остановилась работа при доме Божием» (4:24).

И далее:
«Кто дал вам разрешение строить дом сей?» (5:9).
«Мы рабы Бога неба и земли» (5:11).
«Издержки же пусть выдаются из царского дома» (6:4).

«Непрактично!» — кричали многие Божьи святые, глядя на такой вот план строительства, но Эми крепко держалась за него до конца своей жизни.
«Если нужны деньги на Божье дело, достаточно попросить об них Отца», — говорила Эми. И добавляла, что к строительству должны допускаться лишь те, кто намерен строить только из золота, серебра и драгоценных камней.
Эми с головой окунулась в манчестерское служение, но там же ей пришлось усвоить крепкий урок, о котором позднее она написала так: «Секрет продолжительного служения в том, чтобы вовремя и хорошо отдыхать». В те годы она полагала, что можно обходиться без сна, и не обращала внимания на то, что и как она ест. В результате Эми так подорвала своё здоровье, что ей пришлось полностью оставить всякую работу.
Как раз в это время шестидесятилетний джентльмен по имени Роберт Уилсон, похоронивший жену и единственную дочь, пригласил Эми отдохнуть к себе в Броутон Грейндж. Он был одним из основателей и проповедников Кесвикской конвенции. Время, проведённое в Броутон Грейндж, было для Эми совершенно необыкновенным. По её словам, это была настоящая школа, где ей пришлось усвоить серьёзные духовные уроки для того, чтобы подготовиться к той работе, которую предназначил ей Бог.
Она научилась быть «глубоким колодцем; ведь глубокие колодцы не болтают лишнего». Роберт Уилсон поручил ей вести его переписку, и Эми стали известны тайны и проблемы многих и многих людей. Слушая его учение, Эми научилась освежать проповедь живой шуткой. Она столкнулась с неодобрением и научилась с ним жить и жить молча: сыновья мистера Уилсона не очень-то жаловали приезжую.
Однажды в Конвенции проповедовал Дуайт Мооди, и после служения он вместе с мистером Уилсоном и Эми пешком отправился домой. Вдруг великий проповедник остановился на полуслове, как будто ему внезапно перехватило горло. Он повторил текст, о котором только что говорил в церкви: «Сын мой! ты всегда со мною, и всё моё — твоё» .
«Надо же, раньше я никогда этого не замечал, — сказал он. — О, Господи! Что это за любовь! Божья любовь!»
Слёзы катились по его щекам, и Эми навсегда запомнила эту духовную истину. «Всё моё — твоё». Она ещё больше поверила в то, что Бог знает обо всех её нуждах ещё до того, как она попросит Его о помощи, и хочет давать ей всё необходимое по вере. По вере — и никаким иным способом.
В Кесвике она просила Бога дать ей отдохнуть от постоянной мысли о том, что тысячи душ ежедневно умирают без Христа; она просила, чтобы Бог успокоил её, дал ей радостно жить у себя дома и послал на Свои нивы других. Ей даже в голову не приходило, что однажды Бог может послать её саму.
«Приди и помоги нам!» — она услышала этот призыв к себе одним снежным вечером в 1892 году. «Он говорит: „Иди!“ — я не могу остаться», — написала она матери. Она остро чувствовала, что своим отъездом, как кинжалом, пронзает сердце дорогого ей и совсем уже пожилого человека, который стал ей вторым отцом. Эми, девушка с хрупким здоровьем, страдающая от невралгии и головных болей, единственная поддержка своей матери, вдовы с семью детьми, — эта девушка, которая меньше всего была способна стать миссионером-первопроходцем в языческой земле, услышала Божий призыв. Старая история, повторившаяся бесчисленное количество раз. Господь избирает самых незаметных и чудаковатых, самых непригодных и незначительных. Эми считала себя именно такой.
Её храбрая мама ответила ей: «Поезжай!» Её сердце вторило Божьему призыву.
Но это же так жестоко, оставлять дорогого мистера Уилсона! Это же обман всякого доверия! Это настоящее предательство! Эми ничего не отвечала на обвинения и осуждающие замечания его родственников, но ей было больно и обидно. Может быть, это тоже должно было подготовить её к иным бурям, ожидавшим впереди? Ей очень нужна была такая подготовка.
Эми не понимали её собственные тётушки. Они полагали, что девочка просто хочет отвлечься, попутешествовать, что ей просто нужны перемены и приключения. Вообще, окружающие восприняли её решение как ужасную ошибку.
«Да это же просто убьёт мистера Уилсона!» — сказали лидеры Кесвикского движения, великие проповедники и учителя. Их слова просто разрывали Эми на части. Спустя много лет она поняла: христианин не должен удивляться, если его неверно понимают. В конце концов, Христос тоже пострадал от этого.
В 1888 году был организован Кесвикский миссионерский комитет, и Эми стала его первой миссионеркой. Она подала было заявление в Китайскую христианскую миссию, но её не допустили по состоянию здоровья. Прошёл год. Потом появилась возможность служить в Японии, и Эми трудилась там не покладая рук, но через пятнадцать месяцев свалилась от истощения головного мозга, лихорадки и острой боли.
Она мучилась и спрашивала себя: Неужели это была ошибка? Насколько больше она смогла бы сделать за это время у себя дома!

«Эти невинные дети становятся настоящими жертвами преступления. Их готовят к безнравственной жизни, методично обучая скверне с самого раннего детства. Храмы и безграмотная индийская публика виноваты в том, что в сознании этих девочек навсегда закрепляется грех, и когда они вырастают и становятся женщинами, то продолжают смотреть на этот преступный, мерзкий и антиобщественный акт… как на неотъемлемое наследственное право и долг (дхарма), налагаемый кастой».

Доктор Муттхулакшми Редди, женщина-врач из Мадраса, первая женщина, ставшая членом Индийского парламента.

«В нашей стране, к моему глубочайшему сожалению, существует множество Храмов, которые по сути своей ничуть не лучше борделей».

Махатма Ганди, «Молодая Индия»
6 октября 1927 года

3

Хранитель алмазов

Пять тысячелетий индуизма

Маленькой девочке небезопасно ходить одной по дороге, да ещё и в сумерках. Поэтому добросердечная старушка с кувшином воды на плече остановилась, оглянулась и позвала её. Тяжёлое, как будто жидкое солнце уже почти целиком опустилось в оранжевое зарево среди золотистых облаков. Нельзя было терять ни минуты.
— Куда ты идёшь, ласточка, и кого ищешь?
Жемчужина снова улизнула из храма и побежала вниз по улице, через ручей, через пальмовую рощицу по направлению к соседней деревне. Наверное, служительницы храма в тот день ослепли. Пробегая мимо церкви, девочка замедлила — маленький потерявшийся ягнёнок, жаждущий, чтобы кто-нибудь наконец нашёл его.
«Смотри, не попадись в руки к этой мисси Аммал (мамы)», — ещё раньше пугала её служительница храма. — «Она ловит детей. Она вотрёт тебе в руку волшебный порошок, и ты пойдешь за ней, как заколдованная».
Уж конечно, с нею не будет хуже, чем в храме!
— Я убежала из храма от служителей богов. Я ищу мисси Аммал, ту, которая ловит детей.
Старушка была христианкой, но она тоже всплеснула руками: «Но это невозможно! Как такая малышка может убежать от них!» Однако она взяла Жемчужину к себе домой, только на одну ночь. Утром девочке придётся вернуться в храм: старушка ужасно боялась гневных богов.
Жемчужине жутко хотелось есть и пить, но от пищи она отказалась. Она знала, что принадлежит к высокой касте. Лучше пойти спать голодной, чем нарушить закон своей касты.

Религий и обрядов в Индии было хоть отбавляй — для каждого найдётся что-нибудь по вкусу. Бессчётное количество богов заставляло думать о бесконечности. Один и тот же бог может предстать перед человеком в тысяче разных обличий, окружить его со всех сторон.
Буквально каждая минута дня управлялась каким-нибудь религиозным обрядом. Столетия голода, нищеты, перенаселённости и войны ещё более усилили отрешённость индусов от мира и всего земного. Индуизм вобрал в себя все возможные верования, поглощая их целиком, ничего не отвергая, и таким образом выживал после любых нападок, упорно сопротивляясь и не желая никому покоряться.
Индуизм был запутанным, гибким, двусмысленным. Он порождал мышление, не похожее ни на какое другое в мире. Чего бы ни искал человек, в индуизме он мог найти всё, что ему нужно, будь то вера или досужие домыслы, святость или чувственность, разумность или иррациональность, практичность или бесплотные мечтания, бездеятельные размышления или беспрестанные труды, поклонение бесам или высокоумная философия. В индуизме было всё.
В индуизме тоже есть троица богов: Брахма-творец, Вишну-хранитель и Шива-разрушитель. Эти три бога могут являться в образе сотен и тысяч меньших богов, а кроме того, даже в предметах или в животных. Любой бог может посетить землю в виде аватара или святого вождя. Индусы считают, что Кришна, Магомет, Иисус Христос и другие подобные люди тоже были аватарами.
Индусы стремятся к трём главным целям: им нужны вечная жизнь, знание и радость; но достичь всего этого можно, только соединившись с Богом. А соединиться, слиться с Ним человек может лишь тогда, когда равнодушно отрешится от всего земного и покорится бесконечному циклу существования, перевоплощения во всё более высшие формы жизни, которые в конце концов должны привести его к нирване, то есть, к великому Ничто.
«Он согрешил в прошлой жизни и должен очиститься посредством страдания», — так вам скажут даже о нищем, искалеченном, умирающем от голода ребёнке. А если кто-то творит добрые дела, приносит себя в жертву и изнуряет свою плоть, он делает всё это прежде всего ради своего собственного блага.
Индусы верят, что человек должен изо всех сил стремиться искупить свои грехи, принося жертвы, воспитывая в себе смелость и терпеливо перенося всё то, что выпало ему на долю. Можно даже изобрести целое учение, чтобы оправдать или объяснить любые поступки и решения. Карма — это причинно-следственный закон перевоплощения, это вера в то, что каждый человек получает по заслугам за всё, содеянное им на земле. От того, как он живёт сейчас, зависит, кем он станет в следующей своей жизни на пути к нирване: насекомым или животным, человеком низкой или высокой касты.
Индусы без жалоб смиряются с грязью, голодом и любыми страданиями, поскольку всё это предназначено для того, чтобы подготовить их к лучшей жизни в следующем воплощении. Дхарма — это кодекс чести, охраняющий чистоту касты.
Для индуса весь мир — лишь видимость, иллюзия. Поэтому он с лёгкостью может сказать о любом постыдном или неловком происшествии или положении, что его просто не существует.
Индуизм пронизан фатализмом: даже если в мире и есть какой-то прогресс, даже если мир и становится лучше, всё равно вселенная периодически умирает и опять рождается, чтобы вновь и вновь повторить уже пройденное и пережитое. Поэтому каждый из нас должен терпеливо переносить всё, что ему выпало, и творить добро, чтобы гарантировать себе лучшую долю в следующей жизни.
Неграмотная часть населения либо поклоняется уже существующим идолам, либо из дерева и камня создаёт себе новых божков и кланяется им, устраивая пышные праздники и шествия. Люди пообразованней верят во Всевышнего Бога Брахму. Идолы для них — это всего лишь Его изображения, необходимые для невежественных низших классов.
Ганг считается рекой спасения. Окунаясь в его воды, человек освобождается и от касты, и от греха; он знает, что в следующий раз непременно родится в высокой касте.
«Индус не должен никого убивать, даже для того, чтобы положить конец бессмысленному страданию», — поучает один из священных текстов. Например, обыкновенная корова представляет одновременно всех богов, и жизнь её по ценности равна жизни брахмана самой высшей касты. Убить корову — грех страшнее, чем убийство человека. По приблизительным подсчётам, по улицам Индии бродит где-то двести тридцать миллионов коров — полуголодных, больных, изнывающих от жажды. Кстати, если корова вдруг сломала ногу или с ней приключилось ещё какое-то несчастье, её просто оставляют умирать. И тут же необъяснимый парадокс: наносить боль животным вполне даже можно. Если вознице хочется поторопить быка, везущего тележку, он может так скрутить хвост своей скотине, что у той буквально затрещат кости.
Индус-мужчина страшится, что душа его попадёт в ад, если ему не удастся оставить после себя сыновей, чтобы те молились за его скорейшее перевоплощение. Только сын имеет право исполнить священный погребальный обряд так, чтобы отец (пусть даже на самое короткое время) испытал небесное блаженство. «Сыновей, побольше сыновей!» — просят в ежедневных молитвах набожные индусы.
Система касты (само слово каста означает «цвет») образовалась в 2000 до Р.Х., когда арийские завоеватели покорили индийских аборигенов-негров и темнокожих дравидян. И поскольку каста определяется богами, нарушить её — страшный грех.
Храмы Индии, тысячами и десятками тысяч разбросанные по всей стране, иногда вырезанные прямо в скале, поражали изумительной роскошью. При этом, однако, не существовало никакого понятия о милосердной помощи неимущим. Храмы никому и ничего не отдавали, они только забирали. Идолы и святыни были повсюду.
Эми Кармайкл описывала, как индусы поклоняются своим богам. Сначала индус на корточках приближался к воде (это может быть ручей или небольшой пруд), которая символизировала для него священный Ганг. Зайдя в воду, он омывал всё тело и потом покрывал свою голову, грудь и руки священными знаками. Затем, собрав волосы в узел, он правой рукой зачерпывал воды и струйкой вливал её себе в рот для внутреннего очищения, всё это время взывая к своему богу.
Далее наступала очередь дыхательных упражнений. Сначала большим пальцем закрывалась правая ноздря, и воздух шумно выдыхался из левой. Затем то же самое следовало проделать с левой ноздрёй. Потом нос полагалось вообще зажать, чтобы подготовить душу к молитве.
Повернувшись лицом к востоку, человек говорил: «Давайте обратим наши мысли к великой славе Животворящего Солнца — и да просветит Оно наш разум!»
Затем начиналась вторая часть обряда. Произнося молитвы о силе и бодрости, человек брызгал водой себе на макушку для очищения от всех грехов. И как только первый солнечный луч пронизывал облака над горизонтом, молящемуся надо было брызнуть пригоршней воды по направлению к восходящему светилу.
Левая его рука всё это время должна была находиться за поясом и перебирать чётки, чтобы не сбиться со счёта и повторить молитву ровно сто восемь раз. Далее призывалось имя Митры, древнего бога персов. Потом молящийся называл имена всех своих предков и, наконец, взывал к богу богов, Верховному Господу вселенной. Закончить обряд надо было ещё одним глотком воды для очищения души.
— Но чувствуешь ли, что тебя простили? Действительно ли все грехи прощены и удалены от тебя?
— Грех, грех… Ну, что такое грех? Слово, дуновение, обман… Разве я могу согрешать, если я — на самом деле не я, а Брахма?
Богиня Кали стояла на постаменте, изображавшем тельце ребёнка. Её чёрный язык вывалился наружу, на шее — ожерелье из детских черепов, на голове, как у горгоны, — туча змей, в одной руке — окровавленная человеческая голова, а в другой — угрожающе обнажённый меч с лезвием, запачканным кровью. Кали требовала кровавых жертв. Это была жена Шивы, жестокая и мстительная богиня. И поскольку она была страшнее всех, ей же больше всего и поклонялись.
Когда-то давно в числе пылких поклонников Кали была каста убийц-душителей, так называемых тагов. Каждый мальчик из этой касты должен был научиться у отца, как правильно забрасывать платок на горло жертвы, чтобы медленно её задушить. Ежегодно тысячи людей приносились в жертву во имя религии.
Индуизм ничего не говорит о том, как сделать человека лучше. Он учит лишь тому, как жить в мире с сердитыми богами. Общепринятая в Индии нравственность основана на системе касты со всеми её непререкаемыми табу.
В районе Тинневелли стоял каменный идол. В одной руке он держал вилы, а другой подносил ко рту маленького ребёнка, которого он как будто вот-вот собирается пожрать. Многочисленные боги были похожи друг на друга в одном: все они были уродливы.
Обычные, повседневные анимистические обряды были жуткими и отвратительными. «Майн буукхи хун! Я голодна!» — взывала Кали. Один из «неприкасаемых», пария и отщепенец, стоял возле святилища, где в жертву приносились живые козлята. Зубами он разрывал горло одному козлёнку, бросал его на кучу уже лежавших рядом с ним тел, и тут же хватал нового. И так далее, до бесконечности. Он делал то, что не станет делать ни один правоверный индус, которому запрещено убивать.
Конечно же, если богов можно умилостивить только такими способами, в человеке они будут вызывать лишь страх. «Поклонение богине Кали в её храме было таким жутким кошмаром, какого не смогло бы создать даже извращённое воображение маркиза де Сада», — писал генерал-лейтенант сэр Джордж МакМанн в своей книге «Индия наизнанку».
А как же жили наши жемчужины и их хранители? Вот выдержка из Отчёта по переписи населения в Индии на 1901 год: «Девадази (то есть, служительницы богов) кормятся танцами, игрой на музыкальных инструментах и, кроме того, практикой самой древней земной профессии. Частично их набирают из других слоёв населения, подчас даже способом купли-продажи. Девочек этой касты воспитывают именно для того, чтобы они потом следовали принятому здесь образу жизни. Их тщательно обучают танцам и пению, а также умению красиво одеваться. Своих клиентов они удерживают как раз благодаря тому, что совершенно не похожи на обычных индийских домохозяек, чьи интересы ограничиваются сегодняшним обедом и детьми».
На Среднем Востоке храмовая проституция была делом обычным. Каста женщин-девадази образовалась в девятом-десятом веке, когда и было построено большинство индийских храмов.
В 1700-х годах Эбб Дюбуа писал, что изначально услугами девадази могли пользоваться исключительно брахманы. Однако уже к началу восемнадцатого столетия заработки этих женщин были настолько малы, что они были вынуждены продавать себя на улице.
В 1870 году некий доктор Шорт написал работу, посвящённую девадази, утверждая, что для этих целей использовались порой даже пятилетние девочки, причём некоторых из них тайком похищали у родителей.
В 1892 году учёный по имени Фосетт в своей статье для журнала бомбейского антропологического общества рассказывал о детях, которых ещё до рождения посвящали тому или иному богу.
«Священное переплетено с соблазном, религия сплелась с похотью, искусство — с чувственностью», — писал Сантал Чаттерджи в одной старой книге под названием «Девадази».
«Тысячи маленьких невинных ребятишек обречены на порочную, безнравственную жизнь, полную страдания, болезней и неминуемой смерти от венерических заболеваний, которые неизбежны в профессии индийской храмовой проститутки», — писала женщина-врач М. Редди.
Храмовые прислужницы должны были носить кумбарти (священные огни), обмахивать идола веерами (чамарами), а также плясать и петь перед богом-идолом. Во всей стране только эти женщины умели читать и писать, играть на музыкальных инструментах, петь и танцевать. Считалось, что их присутствие на свадьбе приносит счастье, что они могут «отвести» дурной глаз.
Индийский танец — это целое повествование религиозного содержания. Положение рук, ладоней, едва заметное мановение пальца или еле уловимые движения глаз — всё несёт свой смысл и имеет значение для зрителей.
Индийская музыка завораживает. Мелкие, напряжённые постукивания пальцами по барабану, всё быстрее и быстрее. Ритм удваивает, потом утраивает скорость, становясь всё жёстче и пружинистее. Сначала танцовщица притопывает ступнёй, вторя его ударам; потом начинают покачиваться её бёдра, руки её изгибаются плавными волнами, и вдруг, как сорвавшаяся пружина, она выскакивает на середину и сливается воедино с барабанным ритмом. Сейчас классические танцы девадази стали красочным зрелищем на многих сценах мира.
Однако анимистические бесовские пляски — это уже форма спиритизма. «Я верно служила своему богу, — сказала одна такая танцовщица из Паннайвилай. — Я кружилась в танце до тех пор, пока он не завладел мною, и тогда я заговорила его устами».
Скрипки, деревянные флейты, медные тарелки, гонги, трубы, колокольчики и гудящие раковины — все эти инструменты слышны в индийской музыке. Посредством музыки и танца индус ищет того или иного бога, поклоняется ему, стремится обрести с ним единство. Общепринятый символизм придаёт особое значение каждому движению тела. «Музыка — это упражнение, помогающее нам настроиться на космическое содержание вселенной».
Бывшая служительница храма, ставшая христианкой, подтвердила слухи о том, что в Индии существует подпольная торговля детьми. Девочку лет восьми-девяти одевали как невесту и вместе с ещё одной девочкой из той же деревни, только в костюме жениха, приводили в храм, чтобы там поклониться богу-идолу. Девочку-невесту сажали лицом к идолу, и священник протягивал ей цветочную гирлянду и одну сандалию. Затем он читал мантры и зажигал священный огонь.
В цветочной гирлянде был искусно спрятан тали — символ бракосочетания и супружества. Это было ожерелье из чёрных камней с подвешенным к нему золотым диском. Гирлянду сначала надевали на идола, а потом вешали на шею девочки. Так она становилась женой Бога, сама того не зная и даже не догадываясь о том, что это значило.
Чтобы сделать из девочки храмовую прислужницу, её воспитание надо было начинать очень рано, иначе обучить её как следует не получится. В храм часто отдавали новорожденных младенцев, потому что отдать дочку богам значило обрести их расположение. Если малышка была уже достаточно взрослой, чтобы помнить свою мать и скучать по ней, за ней особенно тщательно присматривали до тех пор, пока воспоминания о матери не тускнели окончательно. Иногда девочек запирали в задних комнатах храма и наказывали, если те выбегали на улицу. Иногда ребёнка прижигали раскалённым железом — под мышкой, там, где не видно. Иногда просто секли.
Девочек учили читать и заставляли выучивать наизусть множество стихов, причем большинство из них были полны гнусных извращений. Сознание ребёнка с самого начала приучалось ко греху. Ещё до того, как девочка обретала способность избирать хорошее и отвергать злое, её инстинктивное чувство нравственности оказывалась настолько искажённым и сломленным, что разум просто утрачивал всякое умение выбирать.
«Ни один респектабельный человек не отдаст свою дочь в храм на милость и попечение обыкновенных проституток и не поместит её в такое нездоровое, мерзкое окружение. Это можно сделать только с одной целью: чтобы девочка сама стала такой же проституткой», — писал сэр Манекжи Тадабхой (Совет государственных вопросов, Симла, 1927 г., стр. 1138).
В каждом храме есть гарбха-гриха — этакая утроба, центр всего храма, где стоит идол, изображающий бога. За этим богом — сила сатаны.
Как-то раз Уокер Айер описал обряд поклонения, который назывался «суами тарисанам» — «видение Бога». В храме священники помазали идола елеем, нарядили его в цветочные гирлянды, зажгли перед ним курения и положили перед ним всевозможные приношения. Собравшиеся поклонники смотрели на обряд с пустыми сердцами, безо всякого ощущения своей греховности, без стремления обрести спасение.
Священник был облачён лишь в одну набедренную повязку, да на голове у него красовалась серебряная шапочка. Двое мужчин подняли его на плечах, и ему подали чашу, наполненную козлиной кровью. Каждый раз, когда он осушал эту чашу, толпа благоговейно склонялась пред ним, завывая и вскрикивая. Вонь, шум, жара и общее ощущение зла были просто невыносимы. И всё это называлось «видением Бога!»
Предполагалось, что по ночам боги спят, поэтому по утрам их надо было будить, умывать, одевать, кормить и украшать цветами. «Десять тысяч человек собрались на реке, чтобы обмыть водой кусок дерева!» — в отчаянии писал Уильям Кэри за много лет до начала нашего рассказа. Иногда богу надо было вздремнуть посреди дня, и тогда надлежало проводить особенные обряды и до, и после священного сна. Церемония пробуждения называлась «прабодха».
Вот в таком окружении жили бесчисленные тысячи индийских ребятишек. Ещё ничего о них не зная, Эми Кармайкл уже столкнулась с мёртвостью и продажностью христианской церкви; с мощной силой индуизма, касты и обычаев; с изматывающим климатом и с полным отсутствием сочувствия со стороны как индийских, так и британских христиан.
Ей ещё предстояло узнать, что в Индии обратиться в христианскую веру значило не только принять Господа Христа, но и отвергнуть всё, связанное с индуизмом. И такое отвержение подчас становилось для людей настоящей крестной смертью.

«Наполнились все мрачные места земли жилищами насилия».

Псалом 73:20

«А отроковице ничего не делай,.. некому было спасти её».

Второзаконие 22:26–27

4

Поиск драгоценностей

1901 — 1904, Индия

— Меня зовут Жемчужина. Я убежала и пришла к тебе и останусь с тобой навсегда. Служительницы богов меня не любят. Моя мама тоже меня не любит. Никто меня не любит! — с этими обезоруживающими словами девочка вскарабкалась к Эми на колени, обвила ручонками её шею и положила свою курчавую голову ей на плечо.
Эми обняла малышку, но на лице её было написано крайнее изумление.
— Кто это? — спросила она пожилую индианку, почтительно стоявшую поодаль. Эми сама только этой ночью вернулась из поездки в отдалённую деревню и теперь как раз завтракала на веранде того дома, где жила вместе с Уокерами.
Женщина рассказала всё, что знала.
— Я думала, Вас нет, Вы уехали. Если бы не увидела Вас здесь сегодня, то отвела бы девочку назад, в храм.
— Я искала мисси Аммал, ту, которая ловит детей! — доверчиво объяснила Жемчужина.
Старуха-индианка сильно смутилась.
— Люди Вас так называют, потому что дети Вас любят и с радостью за Вами ходят.
Эми рассмеялась. Она поняла. Она нагнулась, подняла с пола старую тряпичную куклу и протянула девочке.
Старуха повернулась и заковыляла прочь.
— Хорошо, что Вы вернулись, — прокричала она, обернувшись на секунду. — Храм — это такое злое, нехорошее место!
Занятая своей новой игрушкой, Жемчужина без умолку болтала. Она рассказывала Эми про всё, что делали с нею в храме, про такие вещи, от которых чернело солнце и день превращался в тёмную ночь. А девочка ещё и показывала всё на своей кукле.
Это было 7 марта 1901 года. Эми навсегда запомнила этот день и рассказ прижавшегося к ней ребёнка. Услышанное ею было невообразимо гнусно. Эми отвела Жемчужину Уокеру Айеру, который сначала хорошенько расспросил её, а потом сходил посоветоваться с пастором христианской церкви. Он даже написал в Перунгулам, чтобы проверить, правда ли всё это. Вернувшись, посыльный поведал, что деревня просто кишит служительницами храма, ищущими девочку. Их самих не пришлось долго ждать. В ту самую минуту, когда посыльный передавал Уокеру Айеру новости, к дому подбежали шестеро женщин, похожих на ведьм — злобных, изношенных, с надменными, ожесточёнными лицами, в дорогих сари, с множеством драгоценных украшений.
— Кто вы? — вышел вперёд Уокер Айер.
— Мы слуги богов, — сказала их предводительница.
— Молчи! — ткнула её в бок вторая. — Не надо было этого говорить!
Они потребовали, чтобы им показали Жемчужину. Эми вывела её на веранду, но всё время крепко сжимала ручку девочки в своей. Вокруг собралась большая толпа, и из неё раздавались крики: «Похитители детей! Воры! Украли ребёнка!»
Первой заговорила женщина с дерзкими, жестокими глазами.
— Если ты хочешь остаться здесь, скажи об этом громко, чтобы всем было слышно. Или возвращайся к нам.
— Я не вернусь! Не вернусь! — закричала Жемчужина, обезумевшая от страха, прижимаясь к Эми.
— Она украла у нас деньги, маленькая мошенница!
— Сколько она взяла?
— Четыре анны.
Эми протянула женщине требуемые деньги.
— Твоя мать отдала тебя служить богам, — настаивала другая женщина. — Мы напишем ей и обо всём расскажем!
Жемчужина зарылась лицом в складки платья Эми и только мотала головой. После долгих угроз, недовольного причитания и ворчания толпа, наконец, потеряла интерес к происходящему и потихоньку рассосалась. Ушли и храмовые прислужницы. К удивлению Эми, за Жемчужиной больше никто никогда не приходил. Девочку прозвали Эльфом, а она называла Эми «амма», что по-тамильски значит «мама».
Теперь, когда Эми возвращалась домой после ежедневных путешествий со «Звёздной гроздью», её встречали ласковые, радостные объятия Жемчужины. Эми поняла, что раньше в её жизни была-таки пустота, которую невозможно заполнить никакой работой. Однако если то, что рассказала девочка, — правда, то по этому поводу надо было что-то делать.
Как добраться до фактов? Будешь задавать вопросы, только наткнёшься на закрытые двери. Индия была страной тайн. Только через три года настойчивых поисков Эми удастся, наконец, обнаружить, откуда же храмы берут себе мальчиков и девочек.
Тем не менее, она делала всё, что могла. Сначала она разослала письма всем знакомым миссионерам. Никто ничего не знал. Кое-кто даже намекнул, что у неё чересчур разыгралось воображение. Работники государственной социальной службы кое-что знали, но не могли ничего доказать. Одним из главных принципов британского правления в Индии был «религиозный нейтралитет».
Жемчужина продолжала свободно, по-детски рассказывать о своей жизни в храме до тех пор, пока Эми не начало казаться, что больше она просто не выдержит. Она уходила плакать в свою комнату, но на людях всегда была радостной и улыбчивой — ради самой девочки. «Это было тяжёлое, горькое время. Мало кто понимал нас и сочувствовал нам. И тайна о том, как дети попадали в храмы, строго и ревностно охранялась от всяких посягательств».
Однажды Эми вместе с Поннаммал ночевали в одной из придорожных гостиниц, предназначенных для странствующих священников и пилигримов. Они сидели на полу и смотрели, как мастер составляет цветочную гирлянду, умело нанизывая на бечёвку соцветия олеандра. Вечерняя лампа то вспыхивала, то угасала, отбрасывая тени на лицо Эми. Поннаммал задавала осторожные вопросы, а Эми внимательно слушала. Если у кого-то в родах умирала жена, вдовец посвящал новорождённую девочку для служения в храм. В конце концов, она никому не нужна, а так не придётся нанимать кормилицу, да и на свадьбу потом тратиться. Это была их первая путеводная нить — первая и очень важная.
В другой раз им пришлось ночевать в коровнике («Коровы там не было!» — тут же поспешила объяснить Эми). Для Поннаммал это было нелегко, её сознание всё ещё было сковано кастовыми предрассудками. Но она вдруг вспомнила, что однажды Господь славы тоже приклонил Свою голову в коровьих яслях, — и она, смирив себя, легла на измазанный навозом земляной пол. И тут они услышали разговор, доносившийся до них через тонкую стенку.
— Три дочери! Это слишком много. Избавься хотя бы от одной.
Послышались задавленные женские рыдания.
— Отдай одну в храм. Разве это не достойное дело?
Ещё они узнали, что если, например, в семье умирал отец, мать могла продать одну из дочерей в храм. «Там она будет всегда сыта, хорошо одета — и ей никогда не придётся быть вдовой!».
Если семья нуждалась так отчаянно, что не хватало денег даже на рис, они могли продать в храм своего новорождённого младенца. Если какой-то ребёнок заболевал, родители нередко давали клятву, что отдадут его богам, если те пошлют исцеление.
Если у супругов не было сыновей, они отдавали в храм дочь. Тогда она становилась «ритуальным сыном» и обретала способность наследовать имущество и проводить погребальные обряды. Если первой в семье рождалась дочь, родители посвящали её в храм на служение богам с молитвой о том, чтобы следующий ребёнок был сыном.
Эми называла себя «Алисой в Подземелье», ибо в своих поисках натыкалась на самую низкую, самую тайную жизнь Индии.
Однажды вечером она сидела на полу в затенённой части веранды караван-сарая. На ней было индийское сари, и она ела, правой рукой зачерпывая рис и карри из общего блюда. По ступеням поднялись несколько мужчин. Каждый из них вежливо поприветствовал её так, как в Индии приветствуют женщин высшей касты браминов. Поннаммал, сидевшая рядом, усмехнулась про себя, а Эми почувствовала жгучую радость. Победа! Теперь она по-настоящему вошла в Индию — подлинную Индию!
Государственный чиновник, к которому она обратилась, посоветовал ей начать собирать факты. Если ей удастся отыскать в храмах детей, они будут самым веским доказательством.
— Но ведь этой страной управляет монарх-христианин! — воскликнула Эми. Здесь вообще не должно происходить ничего подобного!
— Пока у нас на руках не будет чётких фактов и доказательств, предпринимать что-либо просто бесполезно, — ответил он ей.
Друзья вырезали для Эми статьи из газет. В одной из них, присланной из Мадраса, говорилось: «Конференция социальных реформаторов-индусов поддерживает движение, направленное на улучшение условий жизни социально незащищённых детей, а также на предотвращение того, чтобы девочек и девушек посвящали в храмы».
Ещё один чиновник объяснил ей, что особо набожные индусы яростно противятся извращённым и унизительным обрядам, проникшим в их религию.
Подобные усилия прекратить тайную торговлю детьми ни к чему не привели. Они даже не успели толком начаться. Для того, чтобы существующие законы действительно были приведены в исполнение, их должно было поддержать широкое общественное мнение.
Один индус-реформатор предложил отправлять служительниц храмов на оплачиваемую пенсию и после их смерти не искать им замены. Однако и это не дало никаких результатов, потому что поклоняющиеся в храмах продолжали требовать того, к чему привыкли.
Один из друзей Эми, индиец-христианин, посетивший как-то второй по значению храм в стране, поведал ей о том, какое дикое зло наполняло то священное место: «Я никогда ещё не чувствовал дьявола так близко и никогда ещё так сильно не ощущал его власть и мощь, как в этом храме».
Эми вела дневник и в одной из записей рассказала о своей поездке в деревню, где, как она слышала, мать собиралась продать свою девятилетнюю дочь в большой храм, находящийся в Тутикорне. Эми умоляла её не отдавать ребёнка. «Приезжайте через неделю», — сказала ей мать, которую почти убедили доводы миссионерки. Всю эту долгую неделю Эми молилась, как сумасшедшая, и потом поспешила назад в деревню. Поздно! Напичканная сонными порошками, девочка лежала на полу, а мать с минуты на минуту ожидала, что приедет служительница храма, чтобы забрать свою очередную жертву.
Далее в дневнике снова упоминается та же самая девочка. Из записей мы узнаём, что её выдали замуж за одного из богов. После этого она прожила ещё год и затем умерла в таких мучениях, что мужчина, бывший с ней в тот момент и виновный в этой смерти, выбежал из храма, закрывая уши, чтобы не слышать её крика.
Что за несносное, жгучее, обжигающее время выпало нам для жизни? Как выдержать подобное?
Однажды во время молитвы Эми представила себе Господа Христа, склонившегося в молитве, и особенно ясно поняла, что Он любит этих несчастных детей ещё больше, чем она сама. Её утешило сознание того, что Его коленопреклонённая фигура была рядом с нею.
Тем не менее, прошло три долгих года, прежде чем им удалось спасти второго ребёнка. Те ужасные слова, которые Эми написала уже ближе к концу своей жизни, ещё раз обрисовывают для нас силу сатаны: им не удалось спасти ни одного ребёнка, на которого служители храма уже наложили свой отпечаток. Эми ни разу не слышала, чтобы спаслась хоть одна девочка, которая уже участвовала в храмовых ритуалах.
Одна знакомая миссионерка-врач рассказала Эми, что какое-то время, сама того не зная, жила в доме возле индийского храма. Каждую ночь её будили крики детей: крики ужаса, крики возмущения, дикие вопли от причиняемой боли. Утром она заходила в соседнее здание и пыталась узнать, что там происходит, но ей всегда отвечали, что детей всего-навсего наказывают за непослушание. «Их просто секут», — успокаивали её. Позднее, благодаря своей работе врача, она узнала правду.
Во время поездки в один из центров индуизма Эми познакомилась с девочкой по имени Селламал, которая незадолго до этого перестала ходить в школу, организованную миссионерами-христианами.
— Почему ты не ходишь больше в школу?
Ребёнок, потупив голову, прошептал:
— Я учусь танцевать и петь. Меня готовят, чтобы служить богам.
Неподалёку стояла кучка мужчин, и Эми обернулась к ним:
— Разве хорошо обрекать малышку на такую жизнь?
В ответ мужчины благодушно улыбнулись:
— Ну конечно, никто не говорит, что это хорошо. Но таков обычай!
Некоторое время спустя на Селламал скрестились взгляды тысяч браминов и других индусов высоких каст. Люди, стоявшие вокруг, не спускали с неё глаз. Мужчины боялись даже шелохнуться, чтобы не упустить ни одной секунды, не пропустить ни одного прелестного жеста маленькой танцовщицы.
— Но потом! — гневно обратилась Эми к её матери. — Что будет с нею потом?
Мать пожала плечами, развела руками:
— Откуда я знаю? Да и что мне за дело? Это знают только боги.
Один миссионер говорил, что такой танец является недвусмысленным приглашением всем присутствующим мужчинам. Невинные на вид движения и позы на самом деле непристойны и даже похабны.
В танец вовлечены все движения тела и выражения лица, но нежные, как бы волнующиеся руки танцовщицы своими жестами рассказывают самую настоящую историю, длинную и сложную, о богах и их любовных похождениях. Индийские руки, маленькие и гибкие, созданные для красоты и изящества. В танце сменяется множество ритмических рисунков, скульптурных поз; плавно семенят небольшие ножки. Еле уловимые призывные взгляды, обольстительные движения, выразительная мимика…
Обучение танцам начинается в половине третьего ночи, когда девочки в течение часа упражняются в движениях глаз. Они сидят на полу со скрещенными ногами. Перед этим глаза натираются гхии (очищенным маслом), чтобы как следует их смазать и увлажнить. Девочки пальцами придерживают веки, растягивая их чуть ли не до бровей, и в течение всего часа ни одна из них так и не моргает. За этим следуют ещё упражнения и массаж, потом — ванна и совсем маленький завтрак.
С девяти утра и до полудня идёт репетиция танцевальной драмы. Наказания здесь суровые. Как-то раз маленькую ученицу заставили в течение часа стоять в одной и той же танцевальной позиции, не шевелясь и не моргая, чтобы учитель танцев мог восхищаться её прелестной фигуркой. «Я частенько так её наказывал, чтобы полюбоваться на такую красоту».
После обеда дети снова трудились с половины третьего до шести вечера. Потом снова ванна, за которой шёл урок мудра (то есть, жестикуляции). В девять вечера полагалось идти спать. Даже после десяти лет такого обучения маленькие плясуньи только начинали познавать всё богатство накопленного веками танцевального искусства.
Мужчины, страдавшие проказой и другими болезнями, верили, что исцелятся, если женятся на молоденькой девочке, и готовы были платить за юных невест большие деньги.
Одна вдова, стремившаяся к святому, аскетическому образу жизни, пришла жить в храм, но вскоре сбежала оттуда. «Я искала святости, а нашла тьму». Она рассказывала, что обучение детей, предназначенных для танцев перед богами, начинается с самых ранних лет, чтобы как можно полнее развить естественную детскую грацию, а ручки и ножки растираются маслом, чтобы сохранить всю их гибкость. Сознание ребёнка медленно привыкает к греху. Обманутая и сбитая с толку девочка теряет способность выбирать, потому что совесть её оказывается задушенной и убитой.
Родители получают от храма «дар радости», и тем самым купля-продажа считается завершённой; обе стороны прекрасно понимают, что в храм ребёнка отдают не на время, а навсегда.
Дети, принадлежащие храму, отличались тем, что носили на шее одинаковое золотое украшение, прятавшееся под одеждой.
Эми никогда не была так благодарна Господу за отрицательный ответ на её детскую молитву, как в тот день, когда, вымазав лицо и руки кофейным раствором и облачившись в индийское сари, она сама попыталась войти в храм.
«Ирландка — и без голубых глаз? — хмыкнул как-то один из её друзей. — Да, ты выглядишь настоящей индианкой. Как здорово, что глаза у тебя карие!»
Эми знала, что голубоглазую иностранку разорвут на клочки, если та попытается войти в храм. Но в таком индийском облачении ей, может быть, удастся кое-что разузнать о живущих тут детях. Прямо мимо священников она прошагала во внутренний двор, где было темно, и только жёлтые факелы тускло освещали стены. В сердце храма, в чёрном святилище восседал чудовищно безобразный идол, окружённый плошками масла с торчащими оттуда горящими фитильками, — и это был единственный бог, известный приходящим сюда людям. И хотя по всей Индии тысячи людей погибали от голода, этого идола постоянно осыпали тоннами мятых бананов.
Вдруг в тёмной задней комнате Эми заметила шестерых пухленьких индийских мальчиков. Она направилась было к ним, но к ней тут же метнулся священник и отпихнул её в сторону.
Она поплотнее закуталась в сари, получше прикрыла лицо и, всё время молясь о Божьей защите, вошла в следующую комнату, побольше. Там стояли в ряд десять хорошеньких девочек четырёх-шести лет и чего-то ждали. Они были одеты в шёлковые сари, их руки и ноги сияли драгоценными камнями, в воздухе повис запах дорогих благовоний, а в волосы девочкам были вплетены цветы. Глаза детей были расширены от ужаса. Они стояли неподвижно, как каменные статуи. Тут приоткрылась дверь, из-за которой вырвались звуки странной, дикой музыки, оттуда вышел священник и увёл их за собой.
Так значит, это правда. Теперь у неё самой не было сомнений. Но как же убедить в этом других? Она вернулась домой, чувствуя как к горлу подкатывает тоскливая, мерзкая тошнота.
Её дорожная сумка всегда была наготове для того, чтобы в любую минуту или она сама, или Поннаммал могли сорваться с места на поиски ребёнка, которого, по слухам, собирались отдать или продать в храм, — и попробовать уговорить родителей не делать этого.
Потом Эми описывала одно такое путешествие. Сначала двухчасовая тряска в банди — хуже морской болезни! Потом четыре часа ожидания возле дороги на немилосердном солнцепёке в надежде на то, что остановится проходящий мимо автобус. Жара, как молот, стучит в висок. Волнами подходит и уходит тошнота, голова кружится, желудок никак не хочет подчиниться доводам рассудка, а вокруг — всепоглощающее пекло. Как будто и одежда охвачена сухим, жарким пламенем.
Автобус за автобусом пыхтели мимо, битком набитые шумными, веселящимися людьми. Наконец, когда один из них, видавший виды и совсем уже дряхлый, кряхтя, подполз и остановился, Эми забралась на подножку и протиснулась вперёд, пытаясь найти местечко между людскими телами и куриными клетками. По дороге автобус остановился возле какого-то святилища, чтобы священник посыпал священным пеплом колесо, которое, казалось, держалось на одной бечёвке. Потом, выйдя на пустынной улице незнакомого города, Эми стала искать другой автобус, чтобы ехать дальше. Автобуса не было. За этим последовала ещё одна тряская поездка на банди, да ещё и за тройную плату: возница почувствовал её отчаяние и не преминул им воспользоваться.
Наконец, она добралась до указанного ей дома и узнала, что ребёнка уже продали в храм.
«Но ведь отдать девочку в храм — это почёт и уважение; и боги будут вовеки благосклонны к нам. А если отдать её вам, что наживёшь, кроме позора, нечестия и гнева богов? Зачем же нам отдавать её вам?»
В «Звёздной грозди» была одна женщина постарше, по имени Девай. Она всю себя посвятила таким вот поездкам. Часто ей приходилось проводить в дороге по двое суток без сна и отдыха. Она готова была идти по самому незначительному следу и, вернувшись домой без ребёнка, отдохнуть часок и вновь пуститься в путь.
Прошло три долгих года. Эми обнаружила, что повсюду, при малейшей возможности заполучить ребёнка, откуда ни возьмись, тут же появлялись служители храма, чтобы купить себе малыша, как будто у них был поистине сверхъестественный нюх.
И вот 1 марта 1904 года наступил ещё один радостный, памятный день. Удалось спасти первую девочку, посвящённую родителями в храм. Страшную сделку удалось предотвратить. Эми взяла малышку на руки. Эту тринадцатидневную крошку послал к ним пастор христианской церкви, которому удалось перехватить её перед носом у служительницы храма. Жемчужина выбрала для девочки имя из Книги Откровение 21:20.  Ещё раньше она слышала, как Эми читала и объясняла этот стих, и ей понравилось слово «Аметист».
За этим последовали события просто невероятные, хотя ведь Бог и вправду творит невероятное! Уже в июне у Эми было семнадцать ребятишек, обратившихся ко Христу, и ещё шесть малышей, спасённых от продажи в храм.
Единственной тучей, омрачавшей всеобщее счастье, было настроение Поннаммал. Ей было трудно понять, как можно вести себя подобным образом. Для спасения ребёнка чаще всего приходилось выплачивать родителям убытки, которые они несли от несостоявшейся продажи. И как раз в тот момент один отец семейства прямо предложил Эми купить у него восьмилетнюю дочь за сто рупий.
«Покупать и продавать детей? Тогда чем мы лучше работорговцев и самих служителей храма?» — думала Поннаммал. И хотя вслух она почти ничего не говорила, её окутывали мрачные мысли и сомнения. Что будет, если пойдёт молва о том, что за детей Эми готова торговаться с родителями против служителей храма? Цены сразу подскочат! Да и вообще, правильно ли это, платить за детей деньги?
Эми долго молилась об этом, но, поскольку речь шла о ребёнке, не посмела колебаться. Она заплатила то, что от неё потребовали, а потом помолилась о том, чтобы сто рупий свалились к ним буквально с неба. Через десять дней пришёл чек как раз на нужную сумму от человека, который вообще ничего не знал о происходящем.
Тогда Поннаммал убедилась в том, что спасением детей управляет Божья рука. Настал день, когда и она смогла сказать: «Я вижу наше будущее. Я вижу, что Бог с нами. И, что бы там ни говорили люди, это — Его дело».

«…и нашли у них во множестве и имущество, и одежды, и драгоценные вещи, [снятые и брошенные ими]…»

2 Паралипоменон 20:25

Удар с презрением терпя,
Восток под ним склонился,
Но лишь прошла врагов орда,
Вновь в думу погрузился.

Мэтью Арнольд

5

Снятые драгоценности

1899, Индия

Когда Арулай ещё жила в доме отца, у её дяди был слуга, человек низшей касты, у которого в горле однажды застряла острая куриная кость. Он не мог её проглотить. Он не мог её выплюнуть. Он не мог больше ни есть, ни пить. Он и дышал-то с трудом, с каждым вздохом как бы нацеживая в грудь чуть-чуть воздуха. После диких мучений он умер от голода.
Арулай было совершенно невдомёк, о чём тут печалиться и зачем вообще беспокоиться. «Он же низкой касты!» — сказала она. И всё.
Каста… Миллионы людей обречённых на то, чтобы навсегда остаться безликими. Каста — как железный, холодный приговор, жестокий в своей сложной изощрённости. Каста, несущая гибель, беспрестанно плодящая бессмысленные жесты и поступки, нужные только для видимости.
Каста заранее изгоняла всякое понятие братства, душила человеческие стремления, в зародыше губила надежды и мечтания. Каста запирала дверь перед новыми возможностями, заглушала таланты и способности, не давая им устремляться ввысь. Каста не допускала никакого роста, никакой лучшей жизни, а обычай устраивать женитьбу и замужество детей по сговору лишь подкреплял её силу. Опутанный кастой человек не мог и помышлять о равноправии.
Каста породила и множество других зол. Она довлела даже над индийцами-христианами, отделяя одних верующих от других. Даже христиане считали, что совершат преступление, если задумают искать себе супруга или супругу вне своей собственной касты или нарушат хотя бы даже самое мелкое предписание, наложенное родовым законом. Да что там — ради касты христиане продолжали даже соблюдать счастливые и несчастливые дни!
«Им даже смерть или слабоумие кажутся лучше, чем этот дикий позор, нарушение касты!» — горевала Эми.
Касту индийца можно было определить по покрою и цвету одежды, по тому, как именно он накидывает на плечо покрывало, по знаку у него на лбу или по тому, какие именно ожерелья и драгоценности носит его жена. Границы касты были определены раз и навсегда, нерушимо, незыблемо — как жёсткая сетка, властно удерживающая и разум, и тело. Каста нередко держала в покорном небытии самых умных и талантливых людей. При этом, каким бы нечестивым и злым ни был человек высокой касты, его положение в обществе оставалось неизменным.
Для девушек, трудившихся рядом с Эми, разрыв с кастой начался с их фамильных драгоценностей. По всей Южной Индии женщины (и христианки в том числе) были прямо-таки обвешаны золотом и дорогими камнями. В самом буквальном смысле они были похожи ходячие банковские сейфы, ведь дома хранить такие богатства было просто опасно. Но индийцы обожали драгоценные украшения. Ожерелья и браслеты, надетые на женщину, во всеуслышание провозглашали миру богатство и высокое положение её мужа: так сказать, семейное состояние, выставленное напоказ.
Дорогостоящие древние монеты, увесистые кольца для носа, руки, до локтя покрытые браслетами. Серебряные браслеты на щиколотках, весом в два-три фунта. Шею обвивает жемчуг, настоящий, не поддельный. Рубины, изумруды, кораллы. У иной крестьянки, может, нечего будет поставить ребятишкам на стол, но даже тогда у неё останутся хотя бы кольца (на пальцах ног и рук, в ушах и носу), золотые цепочки (из чистого золота) и браслеты, усыпанные драгоценными камнями.
Эми всегда старалась не противоречить местным обычаям, но однажды об этом заговорил с нею один новообращённый индиец. Он привёл свою жену к Эми и попросил, чтобы та обучила его супругу приобретать души людей для Христа.
Новоприбывшая женщина вместе с Эми и Поннаммал ехала в банди, а её муж шагал рядом.
— Сними-ка свои украшения, — вдруг сказал он. — Зачем ловцу человеков золото и драгоценности?
Ошарашенная супруга протянула мужу свои браслеты и кольца. Даже Поннаммал удивлённо вскинула брови. Несколько дней назад, когда она проповедовала на улице, одна девочка, стоявшая неподалёку, показала на неё пальцем и сказала: «Когда вырасту, буду ходить со Звёздной Гроздью и носить украшения, как у этой учительницы!»
Но индийская женщина — и без украшений? Возможно ли? Снять драгоценности — всё равно, что стать вечным упрёком, бельмом на глазу. Можно ли такое вынести? И всё же Поннаммал тоже сняла свои украшения.
«Это высвободило мой дух, — рассказывала она спустя много лет. — У меня появилось новое чувство духовной свободы». Она отвергла от себя вековые обычаи, а вместе с ними и страх перед тем, что скажут о ней люди.
А люди не молчали! Как раз в то время в Индию приехал проповедник из Англии Ф. Б. Мейер. Он с беспокойством и смущением смотрел на женщин-христианок, с ног до головы обвешанных украшениями. В одной из своих проповедей он умолял, чтобы его слушатели «принесли Господу жертву всесожжения», и упомянул при этом такие вещи, как кастовые барьеры, привычку жить в долг и обычай носить на себя целые горы золота и бриллиантов.
До этого Сетамуттху, одна из сестёр Звёздной грозди, перед тем, как заснуть на ночь, всегда укладывала свои драгоценности рядом с собой, и даже во сне рука её непременно покоилась на любимых ожерельях. «Если бы я больше любила Спасителя, — сказала она, выслушав проповедь, — то меньше любила бы свои украшения». И сняла с себя всё золото, все камни до последнего.
Вопрос не состоял в том, позволено христианке носить украшения или нет. Речь шла о том, чтобы отказаться от жизни в постоянном долгу, скинуть с себя ненужное бремя, избавиться от страха перед людским мнением. Ведь все эти женщины были членами разъездной группы благовестников.
Путешествовать по ночам в банди стало даже легче. Разбойники и воры не станут таиться в засаде ради женщин, на которых нет ни колец, ни цепочек. Вообще, члены воровской касты даже согласились сопровождать девушек из Звёздной грозди и охранять их. «Но это только потому, что на ваших женщинах нет драгоценностей, — добавили они. — Иначе ни за что бы не согласились, ни за какие деньги».
Люди в христианской церкви были несказанно возмущены, когда некоторые прихожанки начали снимать свои украшения и даже задумали продать кое-какие драгоценности, чтобы отослать вырученные деньги миссионерам в Китае. Некоторые девушки вернули свои ожерелья и цепочки родителям. Родители Поннаммал и её мужа очень сердились на неё, но сама она подумала, что тем самым Господь подготавливает её к этому странному, новому делу спасения малышей.
Сначала родители мужа Поннаммал следили за происходящим и, казалось, чего-то ждали. Потом они послали за ней и, когда она появилась, торжествующе воскликнули: «Ну вот! Видишь, чего ты добилась своим безумством? Ты сама захлопнула дверь в сердца индусов!»
Но они ошибались, ибо для преданных индусов отречение от мира и его сокровищ и есть подлинная набожность. Разве Поннаммал не проявила настоящее благочестие, сняв свои украшения? Кроме того, она же вдова, так что для неё драгоценности вообще не имеют никакого значения. «Её благочестию нет границ!» — воскликнули наконец родичи и даже зауважали её за принятое решение.
Арулай, которая путешествовала вместе с другими благовестниками, тоже сняла с себя украшения. Она знала, что теперь в любой момент может приехать отец, забрать её с собой и насильно выдать замуж за индуса, ведь он пригрозил ей именно этим: «Если я только услышу, что ты сняла с себя драгоценности!..»
Он послал сказать ей, что тем же вечером встретит её повозку в условленном месте. Арулай увязала в платок свои ожерелья и цепочки. Повозка остановилась, и из темноты выступил не отец, а дед.
— Отец не смог приехать, — сказал он.
— Пожалуйста, отдай ему мои драгоценности, — и Арулай положила свёрток ему в руки.
Они так никогда и не узнали, что именно произошло там, в духовном мире, но отец Арулай ни разу больше не упоминал об её украшениях.
Что же касается Эми, её обвиняли в том, что она «привносит в общины раскол», «сеет в церкви разделение» и «учит ереси». Много осуждающих проповедей было произнесено в её адрес в церквях Южной Индии. На горячую тему накинулась пресса, смакуя и раздувая новости, и вскоре весь район Тинневелли гудел, как растревоженный улей. Эми же спокойно продолжала своё дело, подумывая про себя, что произошло бы с номинальным христианством и с необращёнными, если бы Божьи странники действительно жили, как странники.
Каста, традиции, драгоценности, предрассудки, невероятное невежество — всё это тесно переплетено между собой. Решение снять драгоценности было лишь началом. Самые смелые пошли и против других обычаев.
Индианки, сотрудницы Эми, вдруг открыли собственную индивидуальность. Оказалось, они не были лишь бледным подобием мужчин. Они начали возрастать в характере и силе.
«В Индии женщина не может жить без мужа. Таков обычай», — сказал один адвокат, обращаясь к Арулай, пытаясь убедить её выйти замуж за неверующего. У. С. Грэнд, долгое время проживший в Индии, рассказывал об одной девушке из касты браминов, которая умерла незамужней. Семья её почувствовала себя настолько опозоренной, что даже наняла работника из числа Неприкасаемых, чтобы тот зарыл тело в землю.
Обычаи позволяли, например, заимодавцам одалживать деньги под 40–50 процентов прибыли, так что по смерти человека нередко оказывалось, что семья его по уши в долгах.
«Постарайся приноровиться к обычаям мира, чтобы не было препятствий в служении», — советовали благожелательные христиане. В те годы в Индии каждая мелочь жизни женщины была продиктована тем или иным обычаем или обрядом.
Случалось так, что родственники терпимо относились к тому, что женщина верит в Христа. Главное, чтобы она открыто не нарушала традиций. Бывало, что даже после крещения вдове позволяли мирно жить в доме родителей мужа. В конце концов, кому нужна вдова?
Однажды, уже после того, как Эми с детьми обосновалась в Донавуре, к ним пришли двое мужчин и попросили разрешения посмотреть, как живут малыши. Кто-то сказал им, что Эми продаёт детей цейлонским работорговцам. Пускать незнакомцев к детишкам — дело рискованное, но что-то как будто подтолкнуло Эми под локоть, и она провела гостей в дом.
— Мне говорили, что детишкам здесь хорошо, но я никогда не верил, — неохотно признался один из пришедших.
Эми подняла на ладони ожерелье из хрустально-чистых камней, яркую струйку драгоценностей, налитых солнцем. Его прислала женщина, принявшая Христа своим Господом и Спасителем. Она хотела, чтобы деньги, вырученные от продажи ожерелья, пошли на труд спасения детей. Один из гостей взял камни в руки, не веря своим глазам. Он сам был агентом тайной торговли детьми в районе Тинневелли. Позднее Эми узнала, что в своё время он продал немало мальчиков в богатые мусульманские семьи, проживавшие в Индии и за границей.
— Неужели женщина отдала свои драгоценности, чтобы купить еду этим детям? — восхищённо произнёс он
Несмотря на своё гнусное ремесло, эти люди привезли в Донавур двоих мальчиков. Работорговцы покачали головой, когда Эми предложила оплатить им дорожные расходы. Уходя, один из них сказал другому: «Здесь и вправду Бог!»
Работники Донавура не знали глупых капризов моды. Но даже такая мелочь, как переход с традиционных белых сари на дешёвые синие, вызвала уйму нареканий. Кроме того, согласно обычаю, в Индии проповедникам не полагалось работать своими руками. Если кто-то из индийских христиан приходил с желанием участвовать в деле благовестия, прежде всего они спрашивали, сколько им за это заплатят. Эми жаждала и молилась, чтобы к ней пришли такие работники, которые доверились бы Богу в том, что Он восполнит все их нужды. «Бог же не дал вам один лишь рот, чтобы ничего не делать, а только есть», — говорила она некоторым.
И конечно же, христиане, заметившие новую работу Эми, неизбежно повторяли: «Вообще-то, миссионеры приезжают сюда не для того, чтобы нянчить младенцев». Когда-то и Эми, и Поннаммал могли проповедовать Евангелие целым толпам народа, до двадцати тысяч человек за раз. А теперь они весь день меняли пелёнки, наполняли молоком бутылочки, укачивали малышей. Разве это «духовная» работа? Считалось, что ухаживать за детьми — дело ненужное и неблаговидное.
— Какая же ты миссионерка? — спросил Эми один её приятель. — Ты же просто нянечка-гувернантка!
Против Эми поднимались целые кампании, несправедливо чернившие её репутацию. Какое-то время она боялась прихода почтальона; слишком уж ядовитые письма он приносил. Однако все прежние неприятности были пустяками по сравнению с тем фурором, который произвела первая книга Эми про Индию, «Как всё есть на самом деле» . В ней Эми рассказывала правду — сдержанно, стараясь не преувеличивать. Но христианский мир ничего не хотел знать. В Индии был образован комитет, заседавший с одной целью: попробовать заставить мисс Кармайкл как можно скорее уехать с миссионерского поприща в этой стране.
«Боже, дай мне слов! Огненных слов, которые пробудили бы спящий мир, чтобы люди увидели судьбы осквернённых индийских ребятишек!» — восклицала Эми в своей книге.
«Я дам тебе слова, но вот какой ценою: сначала тебя нужно обжечь, обжечь алыми углями тайного пламени, иссушить палящей жарой и свирепыми ветрами», — казалось, отвечал ей Господь.
«Такая книга способна серьёзно подорвать дело миссионерства», — писали друзья Эми из Англии. Тем не менее, уже тогда книгу пришлось переиздать целых двенадцать раз.
«Господа тоже обвиняли в том, чего Он никогда не совершал, — думала про себя Эми. — Продолжай любить, продолжай прощать — и увидишь утешение Божие».
Но даже со своим живым воображением Эми вряд ли могла заглянуть вперёд и увидеть, что через десять лет она станет матерью для двухсот ребятишек, а к концу её жизни таких малышей будет почти тысяча.
Это было совершенно невероятно.

«Чтобы никто не поколебался в скорбях сих: ибо вы сами знаете, что так нам суждено».

1Фессалоникийкам 3:3 (курсив автора)

Вперёд, Христовы воины!
В удобных сидя креслах,
Как кошки, не слезаем
С насиженного места.
Вокруг тепло и славно,
Уют и чистота,
Как сладко и приятно
Сражаться за Христа!

Эми Кармайкл
Из сборника «Божья сумасбродка»

6

Алмазы победы

1899, Индия

В деревне Перунгулам (той самой, откуда убежала Жемчужина) работала дневная христианская школа. Родители-индусы позволяли своим ребятишкам туда ходить, совершенно не опасаясь, что те обратятся. В конце концов, там их научат чтению, письму и уйме других полезных умений. А что до христианства, так до сих пор ни один человек из их касты не обратился, за все эти годы. Правда, однажды, всё-таки случилось нечто подобное: лет шестьдесят назад два человека исповедали Христа своим Спасителем. Но, в общем-то, волноваться не о чем.
Однако жена директора этой школы подарила Библию одной шестнадцатилетней девушке, и та поверила, поверила в тайне от всех. Девушка принадлежала к касте золотых дел мастеров, тех самых, которые сидят возле маленьких костерков, расплавляя драгоценный металл в котле или в изогнутом куске черепицы до тех пор, пока он не очистится. Золото считается чистым только тогда, когда мастер может чётко увидеть своё отражение на его сияющей поверхности.
Старший брат девушки всё так же каждое утро намазывал ей лоб священным пеплом бога Шивы, но однажды обнаружил, что она потихоньку смывает этот пепел со лба. Она призналась, что читает Библию и очень любит Господа Иисуса Христа. Он рассказал об этом всей семье.
Родственники же, ещё более сплотившиеся в своей враждебности, развели на дворе огромный костёр, подкидывая туда поленья до тех пор, пока огонь не поднялся до такой степени, что на нём можно было бы изжарить целого быка.
— Смотри хорошенько, — сказали они ей. — Если ты ещё хоть слово скажешь о Христе, то вместе со своей Библией полетишь в огонь!
Жестокие слова пронзили её, как кинжалы. Она знала, что это отнюдь не пустая угроза. Её отец, человек с царской, львиной осанкой, думал, что дело исчерпано.
Девушка вспомнила, как одну её подругу отравили мышьяком, когда та осмелилась заговорить о своём желании стать христианкой. Молодая вдова, проявившая некоторый интерес к христианской вере, однажды просто исчезла, а потом её тело нашли под деревянным настилом пола.
Ещё одна девочка, принадлежавшая к очень строгой касте, открыто признала себя верующей-христианкой. Несколько мужчин поймали её, раздели и за ноги подвесили на одной из улиц. После этого её никто больше не видел.
Рано утром девушка, лежавшая подле матери, вдруг проснулась оттого, что к ней, казалось, прикоснулась чья-то рука.
«Иди», — как будто бы услышала она. Она уже три года не выходила из дома, но чувствовала, что ей нужно быть свободной, чтобы следовать за Господом Христом. Её серебряные браслеты ни разу не звякнули, когда она осторожно переступала через спящую мать и храпящего отца, через тётку и братьев. Если её поймают, то непременно изобьют, заставят пить одуряющие снадобья или, чего доброго, убьют.
Она побежала вдоль по улице, где жили золотых дел мастера, перешла вброд речушку и направилась в Паннайвилай, где в доме Уокеров жила Эми. Как удалось ей отыскать домик миссионеров, спрятанный за пальмовой рощей среди запутанных улочек и подворотен?
Дом Уокеров был очень открытым, со множеством дверей и окон, которые даже закрыть как следует не удавалось. В то утро густая роса покрывала всё вокруг, и глубокие тени ещё лежали вокруг дома и под деревьями. Небо постепенно розовело. Девушка, которую потом назвали Алмазом Победы, взбежала на крыльцо, захлопала в ладоши, оповещая о своём присутствии, и крикнула: «Помогите, укройте меня!»
Эми впустила беглянку, выслушала её рассказ и решила, что спасёт её. Тут с улицы начали раздаваться беспорядочные крики, и постепенно поднялся настоящий гвалт: это родственники саранчой налетели на домик миссионеров, требуя, чтобы те вернули им дочь, племянницу и сестру.
Уокеры предоставили девушке и Эми свою спальню на верхнем этаже, а сами все эти дни спали на веранде. Алмаз Победы должна была выдерживать долгие, душераздирающие разговоры с матерью, с другими родственниками, а потом и со старостой своей деревни. Казалось, ещё чуть-чуть, и девушка не выдержит и сломается.
«Как можешь ты предавать ту, что выносила тебя, вскормила тебя своим молоком, носила тебя под сердцем! Ах, дитя моё, родная моя девочка, драгоценная моя! Я умру от этого горя! Ты убиваешь меня, убиваешь собственную мать!»
Позвали местного инспектора. Потом вызвали начальника полиции. Алмаз Победы повторяла вновь и вновь: «Господь — свет мой и спасение моё: кого мне бояться? Господь — крепость жизни моей: кого мне страшиться?»
Днём и ночью вокруг дома сновали мужчины-златокузнецы, думая улучить минуту и схватить её. Айер Уокер гвоздями прибил ставни к окнам. Мужчины приходили по двое и по трое и, наконец, вокруг дома в ожидании выстроилось сорок человек. Они ждали весь день, не сходя с места даже под палящим полуденным солнцем. Как раз перед коротким пламенным закатом трое из них рванулись было на крыльцо, но невидимая Сила удержала и не пустила их к двери.
Они пробовали волшебство. Они закапывали во дворе амулеты, к востоку, к западу, к северу и к югу, чтобы приворожить сердце беглянки к дому, притянуть её к себе, как притягивает магнит. В её окно кидали волшебные порошки, чтобы она вдохнула хоть пылинку. Они попытались даже отравить упрямицу, но Господь уберёг Алмаз Победы от злой участи.
Прошло много дней, прежде чем родственники отступили и дали девушке возможность отдохнуть. Правда, уходя, они спалили здание миссионерской школы и дом учителя. В результате дверь к дальнейшему благовестию в деревне Перунгулам была закрыта навсегда.
На церемонию крещения новообращённой христианки в пасхальное утро 1899  года был приглашён тамильский поэт Кришна Пиллай. Именно он выбрал ей такое имя — Алмаз Победы. «Это совершил Кария Картар, Творящий Все Дела», — сказал он.
Ради вящей безопасности девушку отправили жить в дом местных верующих в городе Паламкоттах. Потом она вышла замуж за прекрасного христианина.
Другим новообращённым приходилось гораздо труднее. Ещё одна девушка открыто исповедовала Христа, и её испытания длились целых десять лет. Семья подала в суд. День за днём, неделя за неделей ползли в безумной жаре, такой, что её волны, доходившие до колена, можно было увидеть на улице, спёкшейся буквально до корки.
— Я уже совершеннолетняя. Я имею право решать за себя, — ещё и ещё раз повторяла девушка в суде. Снова и снова.
Однажды её силой стащили со ступенек здания суда, напоили каким-то дурманящим зельем и насильно выдали замуж за неверующего индуса. Когда она появилась перед судом в последний раз, то уже была замужней женщиной, вообще не имевшей никаких прав. Глаза её бессмысленно и остекленело смотрели куда-то вдаль, дух внутри угас. И всё это после десяти лет борьбы.
Эми говорили, что у неё не будет даже одного шанса на миллион, если семья какого-нибудь ребёнка подаст на неё в суд, оспаривая права опеки. Суды заранее принимали несправедливые решения; противники Эми подкупали судей, выставляли лжесвидетелей, которые за несколько монет готовы были подтвердить, что служительница храма сама родила ребёнка. Общественное мнение всегда было против Эми. Даже законы страны были против неё, ведь то, чем она занималась, официально признавалось кражей детей.
Не успело улечься всеобщее волнение по поводу Алмаза Победы, как другая девушка из касты златокузнецов сбежала к Эми точно таким же образом.
Ободрённая рассказами об этих побегах, ещё одна девочка пришла к Эми, и та спрятала её в башенке деревенской церкви. Утром родственники сбежавшей догадались, куда она скрылась, и толпой налетели на церковь. Учитель Уокер разрешил только двум женщинам войти и увидеться с девушкой. Те обещали, что если из её собственных уст услышат о желании остаться здесь, то будут полностью удовлетворены.
— Я боюсь своей тёти, — шепнула девочка Эми, и голос её дрожал от страха. — У неё есть сила.
Тем не менее, она твёрдо сказала вошедшим женщинам, что хочет остаться и узнать побольше о том, как ходить с Господом Иисусом. Тогда её тётя подошла поближе и потёрла кожу на руке племянницы. И всё. Но случилось необъяснимое.
— Я уже иду, тётя, — пробормотала девочка и вышла вслед за женщинами. Больше Эми никогда её не видела.
«Никогда не думай, что новообращённый в безопасности. Он будет в безопасности только тогда, когда придёт в Царство Божие», — под таким девизом жили они в те дни.
Одна малышка лет десяти (её ещё не продали в храм, но она жила в опасном соседстве с безнравственностью) послала Эми записочку: «Если я убегу к вам, сможете ли вы защитить меня от родственников?»
Эта девочка уже слышала о Христовой любви и даже рассказала об Иисусе своей семье.
— Вот и посмотрим, кто сильнее, — ответили ей родственники, — твой Бог или наши боги. Думаешь, Господь Иисус сможет спасти тебя из наших рук и помешать нам сделать с тобой всё, что нам заблагорассудится?
Ей не давали есть. После тридцати часов голода она ослабела, но всё-таки вспомнила одну из библейских историй.
— Я — Даниил, — сказала она родным, — а вы — львы.
Эми была вынуждена написать ей в ответ: «Не пытайся бежать к нам. Мы не можем защитить тебя. Но Иисус с тобой и никогда не оставит тебя».
В тот же вечер девочку заперли в одной комнате с женщиной, одержимой злыми духами. На следующий день ей зловеще намекнули, что это только начало и дальше её ждут ужасы похлеще.
Эми писала о тех днях: «Мы вынуждены были стоять на берегу мрачного, бескрайнего моря и смотреть, как огромная чёрная волна захлестнула эту маленькую, светлую жизнь и потащила её всё дальше и дальше, до тех пор, пока какое-то внутреннее течение не ухватило её и не затянуло в глубину». Больше об этом ребёнке не было никаких известий.
Однажды в гости к Эми в сопровождении пожилой смотрительницы прибыла маленькая Богиня Святого Города. Это была стройная, изящная девушка в мягком шёлковом сари, с толстой косой, спускавшейся по спине, с лицом, похожим на цветок. Она улыбалась, но её улыбка была далёкой, потусторонней. Эми знала свою гостью с младенчества; когда-то ей не удалось помешать родителям маленькой Богини продать дочку в храм. Теперь Эми начала умолять её саму, ведь она уже выросла и могла сама решать свою судьбу. Теперь она может перебраться к ним, в Донавур, если сама того пожелает и если сможет выдержать ту бурю, которая непременно последует за таким решением.
— Я не могу, — сдержанно ответила девочка. — Я должна сегодня всю ночь танцевать перед идолом.
Её улыбка была печальнее всех слёз на свете.
Ещё одна маленькая танцовщица, которую готовили к жизни в храме, однажды обхватила ручонками колени Эми и, заглядывая ей в лицо, спросила:
— Но разве я не стану такой, как ты, служительницей богов?
Манджи была очаровательной шестилетней девчушкой. Эми разговаривала с её бабушкой и умоляла пощадить малышку, но сердце той бабушки было твёрже, чем камни храмовой башни, и чернее, чем самая безлунная ночь. Когда Эми поднялась, чтобы уходить, старуха повернулась к своей подруге и сказала:
— Да хоть она насыпь на пол золота по шею Манджи, я и то никогда не отдала бы её этим мерзким христианам.
На Востоке уходящие годы мало что значат, ведь там даже у самого неимущего бедняка уйма времени. Но для Эми двенадцать лет молитвы и ожидания спасения маленькой души были долгими, полновесными двенадцатью годами. Годами молчания.
Девочку по имени Тишина Эми впервые увидела на краю деревни. Маленькая и кроткая, под стать своему имени, она стояла позади собравшихся жителей и слушала проповедь Евангелия. Она никогда раньше не слышала о любви Господа Иисуса Христа, а услышав, открыла Ему своё сердце и исповедовала Его перед всей своей деревней.
Что бы ни делали её родители — ни угрозы, ни побои, ни голод, — не смогло сокрушить веру девочки. Она так часто говорила о том, как хочется ей поехать к Эми в Донавур, что измученные родители сдались. Совершенно счастливая, Тишина переехала в Донавур и начала узнавать о Господе всё больше и больше, через песни, библейские уроки и разговоры с Эми.
Узнав, что умер её отец, она попросила разрешения навестить свой прежний дом, чтобы, может быть, попытаться привести к Христу свою маму. Прекрасным солнечным днём, когда воздух был таким чистым, что далёкие горы, казалось, нависали прямо над головой, в Донавур приехала тётушка Тишины вместе с двумя её братьями.
— Я приеду через неделю! — весело выкрикнула Тишина, махая на прощанье рукой.
— Да, через неделю, — повторил её брат, но в голосе его была фальшивая нотка.
— Через неделю, — учтиво улыбнулась тётушка.
Неделя растянулась на шесть месяцев, а Эми даже не могла вырваться, прочно прикованная к месту нескончаемыми заботами о малышах и «всякой всячиной». Тишину же отдали во власть колдуна, который составлял свои зелья и снадобья из тел перворожденных младенцев. Тишине тоже дали такого зелья. Она оцепенела, стала безмолвной и покорной, повинуясь родичам, как будто в трансе.
Не получив от неё ни одной весточки, Эми решила её разыскать. Вместе с Жемчужиной они вскарабкались в банди, потом долго тряслись в искорёженном, задыхающемся автобусе, пока не добрались до маленькой деревушки в джунглях, где и жила Тишина со своей семьёй. Эми с Жемчужиной нашли Тишину, но девочка не отвечала им. Она вообще почти не могла говорить.
— Поедешь с нами назад? — спросила Эми.
Тишина молча отвернулась. Она была такой отчуждённой и дикой, как будто полгода просидела одна в подземном погребе.
Эми с Жемчужиной переглянулись. Позже они долго совещались о том, как им лучше поступить. Было совершенно ясно, что в этой далёкой, заросшей деревушке никто им не рад. Никакие слова любви и доброты не могли затронуть эти чёрствые сердца. Им пришлось спать прямо на открытой веранде, и ничто не укрывало их от улицы, где тявкали и дрались собаки и шумели, ссорясь, бездомные.
Пока христианки спали, родственники Тишины вошли к ней в комнату, каждый с железным копьём в руках. Они окружили девочку.
— Не смей ходить с этой чужеземкой, — сказал один. — Если ты пойдешь с ними, мы выберем на дороге местечко попустыннее и убьём их.
Наутро Эми снова спросила Тишину, хочет ли та вернуться. Но девочка только смотрела на неё в безмолвном отчаянии, и в глазах её не было и тени надежды.
Вскоре после этого родственники выдали её замуж за индуса, чтобы навеки привязать к семье. Две прелестные дочки оживили её жизнь; они были так хороши, что все вокруг называли их «небесными детьми».
Они и отправились на небеса, когда одной из них было два года, а другой три, но к тому времени Тишина уже научила их лепетать имя Иисуса. Когда умерла трёхлетняя малышка, Тишина взглянула на небо, улыбнулась и протянула вверх руки. Она подумала: «Конечно же, теперь моя дочурка уже увидела Его и Его ангелов. Вот почему она лежит такая радостная». И ей было хорошо от того, что Господь любви забрал к Себе её детей: «Они не смогли бы вырасти хорошими людьми в этом аду!»
Тишина и сама была почти ребёнком, когда выходила замуж. По крайней мере, духовно она была просто младенцем. И тем не менее, она выдержала эти двенадцать лет, не увидев ни одного христианина за все эти годы после первой встречи с Эми. У неё, правда, была маленькая Библия, да и то потому, что неучёные родственники приняли книгу за учебник английского языка. Вот так запечатленное Слово и живое Слово питали разум и дух Тишины в течение этих одиноких двенадцати лет.
В конце концов голод и жажда по Донавуру и живущим там христианам переполнили её сердце, и она начала день и ночь молиться о том, чтобы Господь кого-нибудь к ней послал. В тот самый день, когда она впервые об этом помолилась, Арулай вместе с ещё одним соработником Фрэнсисом Битом почувствовали, что Господь направляет их как раз в тот район, где находилась деревня Тишины.
Вскоре Тишина даже начала рассказывать соседям о том, что Бог должен послать ей помощь, что Он исполнит её мечту и поможет ей вернуться в Донавур. Через несколько недель в деревню, грохоча, вкатилась повозка-банди, и Тишина радостно кинулась ей навстречу.
— Видите? Видите? — ликовала она. — Их послал мой Бог!
Изумлённые соседи не смогли ничего сказать в ответ, и Тишина, непричёсанная, неухоженная, в изношенной одежде, подхватила своего крошечного сынишку и вскарабкалась в банди, проливая слёзы, эту «блаженную влагу радости». Наконец-то её нашли, и она спасена — и свободна! — после двенадцати лет небытия.
Вспомнила ли Эми тогда, как к ней впервые пришло осознание того, что это Бог сохраняет нас, что именно «Он хранит нас от падения»? И Он способен сохранить не только девушку-ирландку, воспитанную в христианской семье и живущую в христианской стране, окружённую любящими христианами и всеми благами христианской цивилизации. Нет, Он может сохранить и новообращённого младенца-верующего, взращённого в непроницаемой духовной тьме, живущего в «аду», повсюду окружённого злом и не знающего ни одного друга-христианина.
Ещё одна верующая малышка, Мимоза, услышала о Господе лишь однажды, но Бог хранил её целых двадцать четыре года. Она не знала ни одной строчки Писания, ни разу не встречала ни одного христианина, не бывала в церкви до того самого дня, пока не попала, наконец, в Донавур в целости и сохранности. Победы сатаны — это не победы; это только временные препятствия на путях Господа-Победителя.
Оленёнка, как и Тишину, не собирались продавать в храм. Ей было восемь лет, когда родители разрешили ей пожить в Донавуре, и через несколько лет она была одной из самых надёжных помощниц в малышовых яслях. Как-то Эми пришлось отлучиться в Мадрас на три дня. «Бывают времена, — писала она, — когда очень тяжело уезжать на четыреста миль от дома».
Дядя Оленёнка был колдуном. Он послал ей жестяную коробочку вместе с запиской, в которой велел девочке потереть ладонью крышку. Она мало что понимала в том, как действуют оккультные чары, ничего не знала о силе сатаны, и потому сделала, как ей велели. Девочка впала в транс. Тогда её дядя появился в Донавуре (где нередко появлялись кобры), в обличье заклинателя змей. Оленёнок так и не смогла вспомнить, что именно произошло в тот день. Только проснувшись, она обнаружила, что лежит на постели в доме своей сестры, в далёком городе возле самой границы. Её уже собирались выдать замуж за индуса. Брат подступил к ней с ножом:
— Или ты выйдешь за него замуж, или я тебя убью! А потом убью и себя, потому что мне совсем не хочется болтаться на виселице.
Оленёнок долго плакала, но отказывалась.
— Если вы найдёте мне христианина, — в конце концов, сказала она, — я выйду за него замуж.
Ей нашли «христианина», но тот лишь притворялся верующим. Так началось её замужество, которое можно описать только словами из Книги Ионы: «Объяли меня волны смерти, и потоки беззакония устрашили меня; цепи ада облегли меня, и сети смерти опутали меня».
Всё это время рядом с нею не было ни одного человека, который мог бы ей помочь. За нею бдительно следили. Только Божье присутствие в сердце сохраняло её от отчаяния. У неё не было возможности написать Эми, и та ничего о ней не знала.
После того, как умер её муж, Оленёнок решила убежать к Эми со своим маленьким сыном. Один из родственников согласился отвезти её к дяде-колдуну, жившему неподалёку от Донавура. Сначала дядя внимательно за ней приглядывал, но потом потерял бдительность и не углядел: Оленёнок убежала из дома и вернулась в Донавур. Спустя пятнадцать с половиной лет.
«Лёгкие победы недорого стоят. Драгоценны только такие победы, которые даются путём тяжкой борьбы», — говорил Х. В. Бичер. Почти вся жизнь Эми состояла из такой вот «тяжкой борьбы».
Разве можно — или правильно — будет зачеркнуть хоть что-нибудь, совершённое Богом? Разве можно перечеркнуть какое-нибудь из Его дел, сказав, что сделано оно напрасно?
Эми становилось легче при мысли о том, что даже земные драгоценные камни почти невозможно уничтожить. Где-то на земле до сих пор существуют те самые камни, которые носил на своей одежде Аарон, входя в Святое Святых. Все алмазы и жемчужины сберегаются где-то и кем-то.
Для Эми слова «потерянный», «заблудший» означали одно: «пока не найденный».